Мэттью Фаррер - Перехламок

И конечно же, на самом деле дело было всего-навсего в том, что со стыка кабелей съехал кожух, и от этого провод порос слоем зеленой ржавогнили. Если бы я знал с самого начала, то разобрался бы с ним за десять минут, вернулся бы к кабине подъемника (и если вы думаете, что стоять на узких мостках скверно, попробуйте покататься в одной из этих засиженных крысами штуковин), чтобы снова оказаться на твердой земле подулья и закончить с работой на сегодня. Себьо и Бакни возились с сигнальными лампами и притворялись, что не замечают, насколько я сердит.

«Эй вы двое, что это там опускается? Вы видите?»

Я не видел, и мне было все равно. Это их дело, а не мое — поднимать и опускать контейнеры. Только через минуту я осознал, что Бакни замер в двух длинах руки от меня и таращится наверх, открыв рот.

Какой-то паук? Перехламок хорошо платил охотникам, чтобы пауки, мыши-падальщицы и потрошилы никогда не подбирались к Колодцу, но, видимо, кто-то недосмотрел. Такова была моя первая мысль.

Всюду вокруг в глубину Колодца падали тросы. Себьо стал вращать прожектор, и мы увидели два, три, четыре, полдюжины, дюжину. В других подъемниках их тоже увидели, все бригады светили вокруг фонарями. Тросы бледно отсвечивали в скрещивающихся лучах. Они висели почти вертикально, лишь немного покачиваясь. Воздух в тот день был почти неподвижен. Что это за паук, который просто так бросает вниз ловчую нить?

Но это были не пауки. Теперь я видел то, что увидел Себьо. Быстрое движение. Высоко. Один из лучей наткнулся на металл. Никогда не видел паука такого цвета. Силуэты людей, пристегнутых к свисающим тросам, опускались по ним с ровной и плавной скоростью.

Из каждого гнезда, которое они миновали, доносились возгласы, а мы, конечно, были слишком удивлены и глупы, чтобы понять, почему, пока они не приблизились и к нам.

На них были отполированные и украшенные панцири, глухие шлемы, полностью закрывающие головы и плечи. Прекрасная бронзовая броня цвета выдержанного спиртного, какое пьют маленькими глотками. На лицах выступали приборы для видения в темноте и автоматические прицелы. Гранаты и мельты-липучки висели на бедрах, а за спины были закинуты скорострельные хеллганы с толстыми стволами.

Один из них спускался по ближайшему к нам тросу — достаточно близко, чтобы я мог разглядеть эмблемы милиции Города-улья, высеченные на его панцире, и услышать тихое жужжание устройства, с помощью которого он скользил вниз. Покупка такой экипировки разорила бы подульевика на целый год. Визор повернулся ко мне, созерцая меня без всякого выражения. Рука нырнула вниз, к поясу.

Я был заворожен, но это движение разрушило чары. Я прокричал что-то бессвязное и побежал. Мимо двух других, стоящих в гнезде лебедки, вниз по балке, к той маленькой норе в скалобетонной стене, где операторы спали и ели. Мои ноги громко топали по резиновым матам, покрывающим узкую тропу.

Я помню, как оглянулся через плечо. Бакни бежал прямо за мной, с тем же страхом на лице, и выкрикивал мое имя: «Кэсс! Кэсс!» Себьо, медленнее нас, еще находился у перил, окружающих прожектор, и человек в бронзовой броне взмахнул рукой, сделав плавный, ленивый бросок. Я помню мягкий звук, с которым граната приземлилась на маты, помню свой бросок вперед и бессловесный вопль Себьо, который бежал так быстро, что не смог остановиться и вбежал прямо в зону поражения.

Я помню, как лежал лицом вниз в норе, в моих ушах гудела статика от взрыва. Я помню крики Себьо — его не настолько сильно покалечило, чтобы он не мог кричать, когда его отшвырнуло через перила в глубину Колодца. Я помню, как Бакни судорожно вздохнул еще четыре раза и затих. И я помню, как мой слух постепенно восстановился, пока я лежал там, усилием воли возвращая себе контроль над руками и ногами — как раз вовремя, чтобы услышать звуки, доносящиеся из Колодца. Они были размытыми и смешивались с эхом, но их ни с чем нельзя было спутать — треск лазерного огня, стрекот стабберов, грохот гранат.

Это было начало, то, что запустило все остальное; воспоминание о том, как Город-улей спустился в Перехламок, чтобы разорвать нас на части.

«ВОДА ДЛЯ ВСЕХ, НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ БОГАТЫХ».

Эти слова были написаны светящейся зеленой краской на высоте трех футов на стене Верхней Шестичасовой дорожной трубы, ведущей из Перехламка к Двумпсам и Гиблому Ущелью. Освещение было достаточно ярким, чтобы отражаться от краски, так что она, казалось, парила над шершавым металлом. Почерк был грубый и сердитый. Можно было представить себе руки того, кто держал баллончик — трясущиеся, с побелевшими костяшками. Лозунг привлекал внимание, именно так, верно, автор и замышлял.