Екатерина Лесина - Внучка берендеева. Второй семестр

– И только. Тебе кажется это предательством?

А чем иным?

Ладно, про себя. Над своею судьбинушкой Еська волен. Да, он благодарен царице-матушке, но… не сослеп с той благодарности. Она при своем интересе была.

И это правильно.

Разумно.

А прочее – от Мораны… пущай Емелька-блаженный верует в матушкино сердце золотое да в мысли пречистые, в тое, что решила она кровь царскую благословенную собрать, дабы не поганилась та средь простого люду… хороша сказочка.

Аккурат для деток.

Только Еська уже взрослый на свою беду.

– А разве не предательством является то, что она учинила? – спросил человек тихо. – Подумай… разве не собирается она обмануть бояр?

– И в чем обман?

– Она приведет на трон наследника… так она сказала… законного наследника. А разве кто-то из вас…

До холеры много ведает.

Откудова?

– А разве нет? – Еська руку поднял, будто волосы пригладить желая. А что, растрепалися космы рыжие. Чеши их не чеши, все одно грива гривою…

– Вы все царевой крови, верно, но…

Договорить Еська не позволил.

Хватит уже словесей.

Помнила рука науку. Легонько пошла. И пальцы разжались, клинок отпуская. Серебряной искоркой метнулся, да только не успел.

Полыхнуло.

Громыхнуло… стало быть, не один амулетик гостюшка незваный примерил. Жалость какая. Но попробовать следовало.

– Вот дурень лихой. – Человек рученькой махнул, и заместо ножичка на землю оплавленный ком упал. Надо же… и запахло… а знакомо так запахло, как в тайнике, в который Архип Полуэктович Еську носом, что кутенка, тыкал. И стало быть не зря тыкал.

Тот этот запах.

Волшбы огненной. Амулета, из которого силою плеснуло.

– Никакого понимания, – развел руками Еська и поклонился дурашливо. Хотел разогнуться, да… боль скрутила лютая, как на ногах устоять. Благо стеночка рядом… хорошая стеночка, твердая… если спиною, то, глядишь, и не упадет… продержится… сколько?

Сколько сумеет.

Ах, обидно помирать, не догулявши. Но ежель Еська выдюжит, то сумеет человечка этого отыскать… благодарствие выразить…

Еська стиснул зубы, сдерживая стон.

Как-нибудь… если тварь эта, за мороком спрятавшаяся, думает, что болью Еську поучит… учили уже… отвык он просто… а привыкнет и… и главное, дышать… хоть и горят легкие огнем, а все одно дышать.

– Я могу тебя убить, – жесткие пальцы стиснули шею.

Может.

А ведь и на Еське амулетов вязка целая… сапоги и те заговоренные… не помогли… и значится, не студиозус это… а кто-то, в ком и сила есть, и умение…

– Это чтобы ты понял, что говорили с тобою пока добром… а не захочешь добром, найдутся и иные способы. Понял?

Куда уж не понять.

А меня Люциана Береславовна не выпустила.

Заглянула.

Усмехнулася и велела:

– Лежите, раз уж притащили… никакого понимания. Как был охламоном, так и остался…

Это уже она про Архипа Полуэктовича, стало быть, с которым, как ныне разумею, давнее знакомствие свела.

Я перечить не посмела.

Легла смирнехонько. Рученьки на груди сложила. Глазоньки закрыла. Лежу и не шевелюся, хотя ж пятка левая аккурат засвербела, и так, что прям терпеть невмочно. А в голове вновь мысли предивные бродят.

…а ну как станет Люциана Береславовна выспрашивать?

…иль скажет чего такого, чего натура моя не сподобится вынести.

…посмеется… дурою обзовет… а ведь как есть дура. Нельзя было Евстигнея в ход сокрытый пускать, как и самой за ним лезти.

Задним умом все мы крепкие.

Люциана Береславовна, ежель и желала чего сказать, то помалкивала. Уходить не уходила, сидела рядышком тихенечко, и страсть до чего любопытственно мне было глянуть, чего ж этакого она делает.

Шьет?

Ворожит?

– Все слышали? – спросила она, когда терпеть свербение в пятке вовсе невмоготу сделалось. И я осторожненько ноженькою о ноженьку поскребла.

– Я…

– Не притворяйтесь. У вас это совершенно не получается. Чтобы врать – талант нужен. Или умение. А у вас, к счастью, ни того, ни другого. Все мысли на лице написаны.

Это как?

Видела я давече свое лицо в зеркале, ничегошеньки на нем писано не было, и даж чернилами оное лицо не перемазано было.

– Открывайте глаза, Зослава. И в следующий раз не жмурьтесь так старательно. Спящий человек и дышит иначе, и сердце его бьется тише. Да и в вашей позе не спать – хоронить только.

У меня уши и полыхнули.

Рано меня еще хоронить. Но глаза я открыла и к Люциане Береславовне повернулася.