Борис Батыршин - Крымская война. Попутчики

Об этом я сообщил von Essen ΄у. В ответ он пригрозил мне ужасными карами и продемонстрировал готовность немедленно привести их в исполнение – в какой-то момент я уверился в неминуемости скорой и неправедной расправы и стал приготовлять свою душу к скорой встрече с Создателем. Но, видимо, срок, определенный мне Им, еще не настал, поскольку угрозы так и остались угрозами.

После этого von Essen предпринял новое бесчинство: меня, служителя Господа, подобно осужденному разбойнику, препроводили в узилище – пешком, через весь город! Я шагал с гордо поднятой головой, желая показать жалким аборигенам величие британского духа и силу молитвы, в которой только и черпаем решимость мы, смиренные Его слуги…

На этом и заканчивается первая часть повествования; оно увидело свет благодаря трудам мистера Джорджа Рутледжа, книгоиздателя и совладельца фирмы George Routledge & Co., под названием «Два года в русском плену. Крымская эпопея». Но злоключения мои на этом отнюдь не закончились.

После двух недель, проведенных в тюремном каземате одного из фортов, меня вместе с остальными пленниками отослали из Sevastopol ΄я – сначала в Kertsch , а потом морем, до городка Taganrog .

К немалому моему удивлению, кроме моих товарищей по «Фьюриесу» среди пленных оказалось множество других англичан, в основном флотских и кавалерийских офицеров. От них я узнал о многих прискорбных событиях последних недель.

Увы, наше общение длилось недолго. Мне было предписано оставаться в Taganrog ΄е; к счастью, греческие монахи, основавшие в этом городке свой монастырь, приютили меня на время ссылки. Здесь я провел долгих полтора года.

Подробное описание жизни в неволе, картины нравов греческих монахов, российских различных сословий обывателей, а также множество иных, весьма полезных для любознательного ума наблюдений читатель сможет найти во второй части моих воспоминаний. Они скоро выйдут отдельной книгой в том же лондонском издательстве George Routledge & Co., под названием: «Два года в русском плену. Жизнь среди kozzak ′ов».

Все когда-нибудь приходит к своему неизбежному концу; закончилось и мое заточение. Мир, заключенный между Российской и Британской империями (увы, столь невыгодный и даже позорный для нашей отчизны!), позволил мне, как и другим военнопленным, вернуться домой. Какое это было счастье: снова увидеть белые скалы Дувра, вдохнуть воздух нашей милой родины, с которой я совсем уже попрощался. Воистину, милость Господня не знает границ, и мне остается лишь каяться за то, что я позволил отчаянию поселиться в моем сердце. Так будем же возносить молитвы Создателю, смиренно благодарить его за то, что он ни на миг не оставляет нас в своих помыслах…»

Вечернее небо, бледно-лиловое, подсвеченное с заката золотом, нависло над городом. На парусных линкорах мелькали фонари, раздавались команды, дружное матросское уханье – эскадра готовилась завтра выйти в море. Напротив Графской пристани, у входа в Южную бухту, стоял «Херсонес» – необычный, плоский, как стол, силуэт с горбами колесных кожухов и длинной трубой. На палубе, под парусиновыми чехлами, дремали гидропланы, возле того, что стоял на самой корме, копошились люди.

За «Херсонесом», наполовину прикрытый его корпусом, виднеется «Адамант». Летящий, стремительный силуэт, граненый корпус, бело-синяя раскраска с косой трехцветной полосой и непривычно выписанными буквами: «Береговая охрана». На этот кораблик севастопольцы готовы глазеть с утра до ночи: «Адамант» удивил их даже сильнее, чем летающие машины, – так непривычна была эта нарядная игрушка, выскочившая, как болтали в городе, из самой пучины моря, словно мифическая «господня рыба» или морской змей из рыбацких баек.

Летнаб присел на нижнюю, у самой воды, ступеньку. Волна лениво плескалась в каменный парапет, мотая туда-сюда мелкий мусор. Из глубины то и дело всплывали, мерно пульсируя, стеклянные пузыри медуз. Позади уходили вверх, к парадной колоннаде Графской пристани, лестничные пролеты – оттуда неслись голоса зевак, смех, прибаутки торговцев баранками и сбитнем.

Кобылин с Патриком четверть часа как вернулись из города. Сопровождающий их жандарм степенно попрощался, потрепал Патрика по вихрам и направился в дощатую будку-караулку с сигнальной мачтой на крыше, приткнувшуюся возле узорчатой ограды.

– Вишь, Петька, Рубахин-то чуть не помер. Он бы и помер – уж и антонов огонь, того гляди, приключится, по всему выходило, не жилец. Слава Богу, врач с «Адаманта» помог. Всего-то два пустяшных укольчика и таблетка. Я ее, Петька, видел – вот эдакая, с полгорошины, фитюлька! А Федор из-за той фитюльки живой остался! Вон оно как, Петька, – выходит, не все дохтура сволочи, как Фибих…