Борис Батыршин - Ларец кашмирской бегумы

Видимо, неуверенность его была столь заметна, что юноша с саблей (он возглавлял группу, к которой поневоле присоединился наш герой) театрально простёр к нему ему руку и произнёс с пафосом, будто с подмостков: «К оружию, гражданин! Para bellum! [7] (лат.) «Готовься к войне!» »

Стоп! Да стоп же! Это кто тут безоружный? А за каким лешим он таскает под мышкой свёрток?

Продавец в оружейном магазине постарался на совесть, и прапорщик чуть не расквасил себе нос, когда споткнулся, пытаясь распустить на ходу туго затянутый узел. И расквасил бы, если бы его не подхватили под локти и не придали вертикальное положение. Мастеровой похлопал его по плечу, отомкнул штык от своей винтовки и протянул Коле. Юноша пробормотал «Merci beaucoup…», перерезал бечёвку и, прежде чем вернуть клинок владельцу, повертел его в руках.

Длинное лезвие, изогнутое, как ятаган – ничего общего с игольчатыми штыками «Лебѐлей» и «Бертье». Да и сама винтовка изрядное старьё, кажется, даже игольчатая. Присмотревшись, Коля опознал старую «Шасспо́», ровесницу русской системы Крнка – таких немало было на пресненских баррикадах, вместе с охотничьими двустволками и прочим антиквариатом.

Извлечь «люгер» на ходу было непросто, а попробуйте-ка, зажав под мышкой распотрошённый свёрток, набить патронами три магазина, в любую минуту рискуя рассыпать содержимое свёртка по мостовой, где его моментально затопчут, расшвыряют сотнями ног? Зато перекинув ремешок кобуры через плечо, молодой человек испытал недюжинное облегчение. Теперь он снова офицер, а не жалкий шпак, затянутый в водоворот непонятных, событий.

Толпа запела. Сначала голоса раздались в голове колонны, им стали вторить остальные. Особо усердствовал студент с саблей: он даже пытался дирижировать и так размахивал своей «дирижёрской палочкой», что Коля отодвинулся подальше – не дай бог, зацепит! Мелодию он узнал сразу – её распевали на студенческих сходках, на митингах в пятом году, и на той, памятной маёвке.

Слова были французские, но это не помешало ему, как и шесть лет назад, с головой окунулся в упоительную атмосферу революции. И он, хоть и не понимал ровным счётом ничего, из происходящего, подхватил песню на привычный лад:

– Мсье пел по-польски?

Рядом с ним шла девушка лет примерно семнадцати-восемнадцати, яркая особой, южной красотой, выдающей уроженку Прованса или Лангедока. Волосы цвета воронова крыла рассыпаны по плечам, пёстрая, как у цыганок, юбка, красная шёлковая косынка на шее. В руках – холщовая сумка, в которой при каждом шаге громко позвякивало стекло.

– Там лекарства, – пояснила незнакомка, перехватив его взгляд, – марлевые бинты, корпия, мазь для компрессов, нюхательная соль, бутылка рома и склянка с лауда́нумом, – это спиртовая настойка опия. Отец советует её для облегчения боли.

– Ваш отец врач?

– Аптекарь. Он научил меня делать перевязки и ухаживать за ранеными. Я даже пулю смогу вынуть, если не слишком глубоко засела. Сам-то отец дома – он боится стрельбы и не показывается на улице. Он и меня уговаривал никуда не ходить, но я уже не ребёнок, и сама решаю, как мне поступать!

И улыбнулась так ослепительно, что прапорщик забыл и о пушечном громе, то и дело накатывающемся издалека, и о вооружённых людях вокруг, и даже о загадочном происшествии в лавке букиниста. Хотелось, чтобы прекрасная, незнакомка и дальше шла рядом и говорила, неважно о чём…

– Так вы знаете польский язык? – спросил он невпопад.

– Нет, мсье, откуда? Это всё один мой близкий друг, – девушка чуть заметно вздохнула, – Он был в Польше, сражался с ужасными казаками русского царя. Оттуда и привёз песню, только пел её по-вашему.

Она так и сказала: «terribles cosaques du tsar russe». Коля вспомнил, как студенты-поляки рассказывали о подавлении Январского восстания, о жестокостях, творимых на польской земле отцами и дедами этих казаков. И как пели «Варшавянку» – а он, восторженный юнец, пытался подпевать, пытаясь угадывать слова на чужом языке.

Похоже, собеседница уже записала его в го́норовые обитатели Речи Посполитой! И как теперь признаться, что он никакой не поляк, а совсем наоборот – соотечественник тех самых «terribles cosaques», душителей польских вольностей?