Анна Ветлугина - Свидетели Чистилища [litres]

Дикари отступали. На них давили со всех сторон, и только волки в стороне беспощадно рвали группу горе-захватчиков. На моих глазах одна зверюга махом откусила голову седому бойцу с комплекцией Винни-Пуха… Жалкий десяток волкопоклонников прорвался мимо нас к воротам, распределился на территории, выпустил из-за стены пучок стрел – все в «молоко». А ворота-то – смех один! От легкого тычка повалятся!

Брат это понял и направил «хаммер» как раз туда, словно собрался, исполняя роль пробки, заткнуть узкое горлышко. Жора, Жора, мы ж не на танке! Меня же сейчас запросто снимут, увеличив плотность огня!

Врезались в опору, сшибли одну из створок напрочь. Зато и вклинились плотно, проскочить разве что под днищем можно.

– Спускайся! – орет. – Отходи к храму!

Я юркнул в люк, дав последнюю очередь из гром-дурынды. Перекатился к нужной дверце, дернул за ручку. А в противоположный борт уже отчаянно долбят из «калашей». Эх, по ногам бы не попали!

Выскочил из «хаммера», кувырком ушел за целую створку, упал, распластался, выцеливая первого, кто осмелится сунуться под машину. Граната, ёклмн! По-лягушачьи отпрыгнул в сторону, выронил «ксюху», закрыл голову руками. Долбануло. Жив!

А через стену летели новые «эфки». Оглянулся – и не поверил глазам! Из цоколя храма, из какой-то неприметной дверцы сбоку, выбиралась совершенно ошарашенная Мара.

– Беги!!! – заорал я. – Беги в храм!!!

Она, беспрестанно моргая и щурясь, словно полжизни провела во мраке, посеменила на полусогнутых в сторону каменного крыльца, кое-как забралась по ступенькам. Жива, дуреха! Жива же!

…Один черный кругляш, второй, третий… Они скакали за ней, будто живые, будто веселые щенки за любимой хозяйкой. А потом разом взорвались.

Вход в монастырский храм когда-то строили от души. Теперь, в разрушенном виде, он представлял собой изрядную кучу кирпича, смешанного с досками и обломкам балок. Одна массивная дверь продолжала стоять вертикально, другую вынесло наружу и переломило пополам. Завал кое-как разгребли. Мара лежала на той стороне, окруженная женщинами с обрезанными ушами и татуированными лицами. Я вытер пот со лба. Уфф… Она просто спит. Она сама говорила мне, что необъяснимым образом засыпает здесь, как только приходит в храм.

– Надо же, вся семья в один день… – пробормотал кто-то справа. Я глянул искоса – кажется, это был Раптор.

– Мать-то у нее давно уже умерла, – возразил Фарид.

– Ее мать – Урсула, – покачал головой язычник. – Так уж случилось, с кем не бывает – нагуляла наша сестра от чужого мужа, Матвея, еще когда в Могильнике жили. Про беременность – это уж тут выяснилось, после изгнания. Рожала под самую зиму. А мы как поможем? Ну, тепло еще худо-бедно обеспечивали, с едой волки помогали, да все равно боялись, что до весны не протянем. Ну и попросила она Симеона младенца-то обратно в Могильник пристроить. От родного дитя отказалась ради шанса, что под землей девчонка дольше проживет. Уж не знаю, как Симеон Матвея уговорил и тем более как сам Матвей внутри своей общины это преподнес, но Мария осталась там, и жена Матвея-то воспитывала ее как собственную дочь, хотя была та плодом измены ее же мужа.

– Невероятно… Мара потому так часто сюда бегала? Узнала, что настоящая ее мать тут живет?

– Нет, не узнала. Но что-то, видать, чувствовала. Урсула говорила, мол, оттого девочка в храме такое спокойствие ощущает, оттого и засыпает тут, что где-то в подсознании с младенчества засело, что это самое надежное и безопасное место.

– Жаль девку. Прикольная была.

– Всех жалко, – согласился Раптор, и тут я не выдержал – сорвался с места и побежал куда глаза глядят.

– Так что же ты ищешь? – спросил Босс.

– Себя, видимо.

– Не там ищешь. Тебя там нет.

– Это уж, наверное, не вам решать?

Оскар двинул уголками рта, обозначая улыбку пожилого, умудренного опытом наставника.

– Почему же? Я постоянно вынужден решать что-то за других. Вот сейчас приходится наводить порядок по-крупному. Рук не хватает, мозгов не хватает, брат твой зашивается – Гоша, скажи ему! – Елена Викторовна зашивается, Симеон зашивается… Про твой Могильник вообще молчу. Один ты гуляешь черт-те где третий месяц и с волками воешь.

– Ничего не хочу, – прошептал я в пространство.

– Это понятно, – покивал Оскар; свет, причудливо отразившийся от его гладкой макушки, разбежался дюжиной солнечных зайчиков. – Но неужели ты до конца жизни страдать намерен? Зима на носу. Возвращайся. Ты нам нужен.