Борис Сапожников - Вверх по реке

Снова тишина и молчание. Только мухи жужжат под потолком.

— И что вы теперь будете делать, оберст-лейтенант? Продолжите служить кукловодам или возьмёте судьбу в свои руки, как сделал это я?

— А вы подумали, что станется с вашими людьми после того, как вы объявите о войне в Аурелии? — вопросом на вопрос ответил я.

— Это как отсечение гангренозной конечности: больно, может показаться жестоким, зато избавляет организм от опасной инфекции. Той, что может убить его весь. Пускай те, кто слаб, и не сможет принять новость и войне на родине, умрут: покончат ли с собой, как считают в Колониальном комиссариате, или сойдут с ума, или что угодно ещё. Не важно. У меня останутся только самые крепкие. Полк выживет и станет сильнее прежнего.

Вот теперь я понял, что Конрад — психопат хуже майора Келгора. Тот был просто жестоким ублюдком, но не пускал своих людей в расход с такой лёгкостью, как Конрад. Ушедший в джунгли полковник, потерял связь с реальностью, он не понимал, что творится вокруг, начал считать себя чем-то большим, нежели был на самом деле. Гибель людей на «Надежде» сломила его — теперь он готов жертвовать кем угодно ради самых туманных целей.

Принести войну и хаос в колонии, потому что его не отправили на фронт. Обойтись со своими людьми даже не с жестокостью, а с отменным равнодушием. В его словах не было последовательности, не было мысли. Слушая полковника, я не понял, ради чего он всё это затевает. Обида, попытка вывести на чистую воду таинственных кукловодов, которые могут существовать только у него в голове, желание отомстить всем, до кого может дотянуться… Я слишком здравомыслящий человек, чтобы понять Конрада.

— А знаете что, — внезапно поднялся на ноги полковник, — давайте решим всё по-мужски. Вы — дворянин?

— Не титулованный, — ответил я, вставая следом.

— Отлично, меня тоже титулы стороной обошли. Пара сабель здесь найдётся, их будет довольно для того, чтобы разрубить все узлы.

— Вы бросаете мне вызов, полковник?

— Точно так, — дёрнул подбородком Конрад, — и не на мензурную дуэль, а на поединок до смерти. Вы готовы?

— Всегда, — ответил я, решив подыграть безумцу.

— Тем лучше, — кивнул он. — Моим секундантом будет Адам, он навестит вас.

Полковник сел за стол и вернулся к изучению бумаг. Не прощаясь, я покинул его кабинет.

Выйдя из штаба, я понял, что не представляю, куда мне идти. Я не знаю, где поселили рагнийцев, и даже дорогу до пристани, где можно расспросить солдат, не найду. Но не успел я шагнуть за порог, как меня перехватил солдат, велевший следовать за ним. Оцелотти и в этом проявил удивительную последовательность.

Он вообще был полной противоположностью безумцу Конраду: уравновешенный и заботящийся обо всём. К примеру, о том, чтобы я не шлялся по городу, и не увидел чего-то, что мне видеть не положено.

Солдат проводил меня до двухэтажного здания, где поселили рагнийцев. Что здесь располагалось прежде, не знаю, но теперь оно представляло собой нечто вроде офицерского общежития. Небольшие комнаты и общая столовая — она же место сбора и общения всех проживающих. Правда, когда я туда вошёл, там сидели одни рагнийцы, с удовольствием уписывая местную стряпню. После нескольких дней на супе из концентратов, она и правда показалась мне пищей богов.

Оцелотти пришёл почти через час. То ли Конрад его не сразу вызвал к себе, то ли дела у капитана какие-то были. Он был мрачен, даже показной весёлости в нём не осталось ни на грош. Оцелотти уселся напротив меня, взял из общей миски кусок твёрдой лепёшки, макнул в острый соус и сжевал, явно не чувствуя вкуса. Это странное блюдо на закуску Чунчо вытребовал у местных поваров — оказалось на удивление аппетитно. Правда, Оцелотти его не оценил.

— Полковник велел мне переговорить с вашим секундантом относительно кондиций дуэли, — наконец, выдавил из себя капитан.

— Ты ведь понимаешь, что это безумие, — в обычной своей непосредственной манере перешёл с ним без предупреждения «на ты» Кукарача. — Полковник слетел с катушек, и даже ты не можешь этого отрицать.

— Он был мне вместо отца, — негромко, как будто говорил с самим собой, произнёс Оцелотти. — У меня не было жизни, кроме армии, и я всегда ориентировался на него. Подал рапорт о переводе в небесные абордажники и был на седьмом небе, когда он пришёл с резолюцией «зачислить в полк».

— Война, капитан, ранит по-разному, — сказал я в ответ, хотя, вроде бы, и невпопад. — Кто-то остаётся без рук или ног, другие теряют разум.