Константин Соловьев - Prudentia [litres]

Гримберт замер перед «Золотым Туром», будто впитывая его воплощенную в металле мощь. Это было его небольшим ритуалом перед нейрокоммутацией, ритуалом, разогревавшим его кровь сильнее коктейля из ацетилхолина, мефедрона и аквавита, которую ему обычно перед боем подавал Гунтерих. Он стоял бы так добрую минуту, отфильтровывая посторонние мысли и звуки, кабы не резкий голос, вырвавшийся из радиоэфира прямиком ему в ухо:

– Может, ты скажешь мне наконец, что за чертовщина тут происходит, Гримберт?

Магнебод восседал в кабине «Багряного Скитальца», но бронированный люк все еще был распахнут, оттого Гримберт, глядя снизу вверх, отчетливо видел напряженное лицо своего старшего рыцаря.

– Да?

– Что это, черт тебя подери, значит? Ты говоришь, юго-восточные ворота, через которые собрался пройти граф Лаубер, не ослаблены? Как это понимать?

Гримберт украдкой вздохнул. Магнебоду потребовалось много времени, чтобы переварить услышанные слова. Чертовски много времени. Может, он и понял их, да только его старый мозг не в силах был их усвоить. Все еще рассуждал архаичными категориями, отказываясь допускать, что существующий мир подчас диктует совсем другие правила, не всегда созвучные со впитанными им рыцарскими добродетелями.

– Хитрость сродни обоюдоострому мечу, Магнебод, – спокойно отозвался он. – Я позволил Лауберу считать себя хитрее всех прочих. Долгих тринадцать лет. Но сегодня его хитрость его и погубит.

Магнебод издал нечленораздельный возглас, и Гримберту не нужны были чуткие уши «Тура», чтоб разобрать в нем злость и недоумение.

– Во имя всей ереси мира! Я так и знал, что ты что-то задумал! С той минуты, когда ты сцепился с тем рыцарем из графской свиты! Выкладывай!

Его нетерпение едва не заставило Гримберта расхохотаться. Знал бы старый рыцарь, сколько времени, сил и золота он потратил на составление этого плана, точно выжил бы из ума. Но он не знал, как не знал об этом даже казначей Туринской марки. Есть нити, которым лучше оставаться невидимыми…

– Признаю, схватка была спланирована. Ничто так не распаляет, как свежая пощечина, от которой горит щека, – поучительно заметил он. – Эту пощечину я и закатил Лауберу, вызвав на бой одного из его рыцарей и тем самым прилюдно унизив.

– Ты привел его в ярость.

Гримберт кивнул.

– И не случайно, уж можешь мне поверить. Ярость, как добрый арабский чай [54], она хороша в бою, лишая тебя страха и усталости, но при рекогносцировке она лишь мешает. Ярость сродни тучам, которые укрывают горизонт, лишая тебя возможности видеть перспективу. Поддавшись ярости, Лаубер поступил именно так, как я и хотел. Направил Туринское знамя на вспомогательное направление, лишив возможности разделить с ним момент триумфа.

Магнебод уже вошел в нейрокоммутацию со своим доспехом. Это было хорошо заметно по его обескровленному лицу и закатившимся глазам. Со стороны он выглядел как мертвец, восседающий в бронекапсуле, но Гримберт знал, что Магнебод сейчас воспринимает мир в тысячу крат более ярко и полно, чем любой человек. Он уже стал единым целым с «Багряным Скитальцем». Теперь это было одно существо, не разделенное на мертвую сталь и слабую плоть – могучее, как скала, и опасное, как землетрясение.

– Какая разница? – Губы Магнебода с трудом шевелились, но слова были произнесены отчетливо, спасибо луженой рыцарской глотке. – Он все равно отхватил себе самый сладкий кусок пирога!

– Неважно, какой кусок ты выбираешь, – поучительно заметил Гримберт. – Важно, кто печет пирог. Этот пирог пек я.

– Тогда в нем должно быть до чёрта крысиного яда… – произнес Магнебод по радиосвязи. – Уж я-то знаю твою стряпню, мой мальчик!

«Багряный Скиталец», имея высоту в пять полных пассов [55], не доходил «Золотому Туру» даже до верха нагрудника, однако, стоило ему пошевелиться, как оруженосцы и слуги врассыпную бросились прочь, торопливо отсоединяя тянущиеся к нему шланги. Никому не хотелось оказаться под стальной лапой гиганта в тот миг, когда он придет в движение.

Встряхнувшись всем своим металлическим телом, «Скиталец» немного присел на мощных гидравлических ногах, резко повернул башню из стороны в сторону, провел по горизонтали стволами основного калибра. Гримберт знал, что это чисто рефлекторные движения – механическому воину, питаемому заточенной в реакторе искрой атомного распада, не было нужды разминать члены, но человеческие привычки были сильнее.