Анатолий Ключников - Рождение Клеста [СИ]

В нашем городке был такой шебутной мужичок-пьяница, извечный скандалист и борец за правду — он, конечно, не мог упустить такое развлечение и полез записываться. Конечно же, злые стражники его забраковали и отпихнули древками. Мужичок начал разводить лишнюю шумиху, и его вытолкали уже другие желающие, да ещё и пинка дали, да так удачно, что наш горе-защитник плюхнулся в мелкую лужицу после недавнего дождичка, заодно измазавшись конской фекалией. Публика заржала.

— Эх, люди! — голосил юродивый. — Я же со всей душой пришёл, за ради Отечества пострадать! Что же вы такие злые, а?

И он заплакал, мелко подрагивая, раскачиваясь, наматывая сопли на тщедушный кулак, так и не встав из лужи.

— Давай, следующий! — заорал стражник. — Не задерживай! Как звать?

— Ермин…

Вот это да! А этот куда лезет?! Ему же только лопухи рубать можно доверить, даже к крапиве подпускать нельзя — «ранения» получит…

День прошёл весело. Нетрудно догадаться, что записываться пришла почти вся школа боевых искусств. Даже Малёк пришёл, со своей извечной развязной ухмылкой. Хотя какой малёк — этот Малёк в тот год был уже в числе самых старших учеников школы, признанный авторитет, усатый, но только вот ростом так и не вышел, поэтому эта кличка привязалась к нему намертво.

Парни радостно переговаривались, встречая знакомых и обсуждая с ними скорую войну. Кто-то догадался и сбегал, куда надо: по кругу пошли глиняные кружки с дешёвым, кислым вином, которое мы пили без закуски. Многие не верят, но я впервые попробовал вино именно в день записи добровольцев. При этом назюзюкался знатно: еле-еле до дому дополз, и ночью наблевал полведра. Как ни странно, но родители мне ни полслова не сказали, только вредная сестрёнка хихикала.

В памяти остался смутный калейдоскоп лиц, молодых и не очень, возбуждённых и весёлых:

— Меня жена отпускать не хотела. Дура, говорю, это ж ненадолго: до осени управимся…

— Да куда ж ты лезешь, салага?!! Чтоб сделать солдата — двоих, как ты, нужно!

— Меня мамка не пускает. Если убьют, говорит, то домой можешь не возвращаться!

— А скоро выступаем?

— Через две недели, говорят. Раньше никак не можем…

— Нет, отец, староват ты… Иди домой. Да иди ж ты, не зли меня! Я, что ли, твоё оружие таскать за тобой буду?!

— С нашей улицы многие уже записались…

— Эх, обидели вы человека, люди! А ведь я ж от чистого сердца помочь стране хотел!.. Дайте выпить, ребята, а? Душа у меня сегодня болит…

— Уйди — не воняй тут!

Выступать мы собирались недели через две — как начальство скажет. Я, конечно, простился с Учителем. Он кивнул мне в сторону своего дома — зайди.

Его жильё я знал досконально, так как неоднократно тут и полы мыл, и воду таскал. Учитель прошёл в спальную комнату, помолился в угол (наверное, это была всё-таки молитва, но, возможно, и просто некий набор торжественных фраз), снял со стены меч и протянул мне:

— Возьми это, воин. Теперь он твой.

И он — вот чудо! — при этом ещё и поклонился мне.

— Никак не могу! — запротестовал я. — Это же ваш, Учитель! Вы его ни разу даже и не использовали — наверное, очень дорогая штука?

— В нашей стране мужчина не может отказываться, когда ему дарят оружие. Это для нас является смертельным оскорблением.

Я тотчас взял протянутый меч и низко, как мог, поклонился:

— Благодарю Вас, Учитель, от всего сердца. Что я могу ещё сделать для Вас?

— Только одно: вернуться с войны живым и без позора.

— Конечно, вернусь! Вы же меня хорошо выучили!

— Выучить войне вообще никто не может, воин. Можно научить человека сражаться с противником, но выучить войну невозможно, не повоевав. У тебе будет совсем другая учёба…

Я ещё раз поклонился, так как не знал, что сказать.

— Ты у меня — один из лучших учеников. Я уже стар, и не успею встретить другого, хотя бы равного с тобой. Дети мои остались на далёкой родине, и никто им это оружие не передаст.

Вообще-то, давным-давно придумали почту, но я попридержал язык за зубами: вдруг с их страной почтовой связи нет?

— Спасибо, Учитель. Я обязательно вернусь и обо всём Вам расскажу.

Он покачал головой:

— Мы больше не встретимся, воин. Я это чувствую.

— Почему это? — я запротестовал. — Вы что, хороните меня, что ли?! Конечно, встретимся!

Он грустно улыбнулся:

— Твои дороги будут далеки и трудны… Нити наших судеб не пересекутся больше. Иди, воин. Прощание не должно быть долгим.

Во дворе школы я восхищённо рассматривал полученный подарок, окружённый любопытными мальчишками. Гибкий, с воронёным отливом, хорошо сбалансированный — прямо-таки сам так и тянет руку рубануть что-нибудь. Рукоять — из гладкого дерева какой-то красной породы, пропитанного потом прошлых владельцев, с выемками для пальцев. На гарде — витые узоры и замысловатая чеканка. Драгоценных камней нет, но ведь и Учитель наш не был там князем каким, чтобы получать подобное оружие. К тому же, в настоящей мясорубке все эти каменья наверняка повылетают от ударов и встряски.