Анатолий Ключников - Рождение Клеста [СИ]

Я смутился: какие ещё «мирские блага»??? Я и воином-то себя пока не представлял, лишь делая то, что у меня получалось пока лучше всего, и совершенно не представляя себя, скажем, на службе в армии. Ну, пожалуй, в городскую стражу пойду. Хотя нет: у меня, да и у многих горожан, наши стражники вызывали лишь чувство брезгливости.

Я замешкался с ответом.

— Иди домой, — жёстко сказал мой наставник. — Нельзя держать оружие в таком состоянии. Оно любит лишь тех, кто отдаётся ему всей душой, без остатка. Когда ты сам поймёшь, ЧТО ты хочешь — вот тогда и приходи, — если только выберешь путь воина.

Я поставил копьё на место и молча ушёл.

На другой день я направился к Хельке. И увидел обычную картину: девица под ручку с кавалером идёт себе по улице, жеманясь. Только девицей в тот раз оказалась та самая моя вчерашняя фея.

Я остановился, как будто в землю врос, и даже ноги расставил чуть пошире. Хелькин кавалер был на несколько лет постарше меня и крупнее.

— Эй, чего надо? — парочка остановилась напротив меня, и ухажёр сразу же грубо и вызывающе набычился.

— Это моя девушка, — сказал я упрямо, не трогаясь с места, и сам изумился тому, что сказал.

— Чаво?!. Да я тебя в первый раз вижу! Отвали, давай, салага!

— Сам отвали!

— Чё-о-о-о-о?!

— Он в военную школу ходит! — пискнула Хелька, теребя кавалера за рукав.

— Вот и не будет больше ходить! Вообще! — рявкнул парень, вырывая руку и делая шаг вперёд.

Удар! Ну, конечно, прямой, «кабацкий». Я отклонился влево, увлекая за собой и правую ногу, а потом на обратном развороте ударил нежданного соперника её пяткой ему в правое бедро, с наружной стороны. В печень пяткой я бить не стал. И так сойдёт.

Я прыжком развернулся снова лицом к лицу, закрывая грудь блоком из двух рук. Кавалер кривил свои крупные, чувственные губы, потирая ладонью бедро, скрючившись на правый бок:

— Ах, так! Ну, всё, конец тебе, молокосос!

«Воин должен сломить сам дух своего врага, — звучал у меня в голове спокойный голос Учителя. — Обычно это пытаются делать взглядом, но тот, кто слаб духом, пробует сломить противника обидным словом. Не поддавайся на слова своего врага, как бы они тебя не раздражали. Помни: раздражение — это путь к поражению.»

Он замахал кулаками, как мельничными крыльями. И пропустил мой удар кулаком в живот. Охнул, согнулся, задыхаясь:

— Убью!

Хелька взвизгнула и отпрыгнула к забору: парень выхватил узкий нож из-за голенища начищенного сапога и, размахивая им вправо-влево, пошёл на меня напролом, всё больше свирепея.

Я, безоружный, оцепенел и как бы отрешился от материального мира. «Воин должен полностью слиться с природой. — опять заговорил Учитель у меня в голове, и вот именно тогда я и понял всю бездонную глубину его мысли. — Ему надо черпать свою силу из воздуха, воды и земли — изо всех ипостасей вашего Пресветлого. Кто сможет победить ветер, волны и землю? — никто. Поэтому такой воин станет непобедимым.»

Я стал удивительно спокоен и совершенно точно знал, что мой враг орудует слишком медленно: я мог даже разглядеть рыжие волоски на его руках, хотя он и махал ими туда-сюда. Вот он махнул ножом влево от себя — я ухватил его запястье своим правым, левой рукой взял его локоть и провёл болевой приём, с вывертом руки. Незадачливый жених заорал; нож жалобно звякнул на брусчатку; послышался хруст сустава. Я от души приложился ему под зад — согнувшийся парень не удержался и растянулся на булыжной мостовой.

— Топай, давай, домой, — сказал я, постепенно возвращаясь в этот мир.

Мне сзади на плечи легли мягкие, тёплые ладошки, а в спину упёрлись острые девичьи грудки:

— Ты знаешь, а он мне совсем не нравился. Воображала какой-то… Ну его.

Хелька не была девственницей, но мне с ней было хорошо. Я до сих пор помню её тёплую, послушную спинку, которая под моими ладошками загоралась огнём. Тонкие, жалобные бёдра, вспыхивавшие от моих прикосновений.

Мы прекрасно проводили время, не думая ни о чём. Дурачились, гуляли по берегу нашей речки. Я, не имевший ремесла для кормления, о свадьбе не мог и мечтать, а она мне не навязывалась и намёков не делала. Мы рассказали друг другу всё о себе, без утайки. Собственно, мне и скрывать-то было нечего, — разве что мелкие прегрешения типа воровства конфет и фруктов на городском рынке. Хелька призналась, что тот кавалер, которого я избил, проходил у неё вторым по счёту, а я, стало быть, третий, — самый лучший.

Кстати, об ухажёрах. Избитый жених (или его родители?) подал жалобу в суд, и моих родителей оштрафовали, на всю катушку. Отец плевался и грозился выгнать меня, дармоеда, из дома, так как я живу семье в убыток, и тюрьма по мне плачет; мама сидела тихо и только изредка всхлипывала. Я же сидел смирно и не спорил.