Максим Бондарчук: Снежный Ворон [СИ]

— С вами тоже так обращались?

Виктор постарался вспомнить что-нибудь из запыленного прошлого. Несколько фрагментов той жизни нехотя выползли на поверхность его памяти и тут же болью отозвались во всем теле. Он вспомнил все, что было в тот период, и это очень сильно ему не понравилось.

Женщина увидела, как изменилось лицо старого капитана.

— Тебе больно вспоминать.

— Приятного мало.

— Тогда не говори.

— Нет. Раз уж пришлось вспомнить, то, чего уже сдавать назад.

Виктор встал с кровати, сел на край, потом посмотрел на лежавшую рядом женщину.

— Было тяжело, чего греха таить. С нами не церемонились и делали все, чтобы многие ушли еще на начальной стадии. Набор тогда был почти шестьдесят человек. Все разные. Кто-то сильный, кто-то быстрый, кто-то просто мог хорошо соображать, но физически не мог пробежать и сотню метров, чтобы не умереть на финише. Очень разношерстная масса, а инструктору требовалось от силы десять. Он гнал нас по пересеченной местности в сорока килограммовой выкладке целый час, не давая останавливаться, пока кто-то не падал без сознания на землю и его не уносили прибывшие медики. Потом, когда наступал вечер, врывался как оголтелый в казарму и заставлял отрабатывать все упражнения до глубокой ночи. И ладно, если бы все это происходило только первое время, но нет же. На протяжении полутора лет, он выжимал из нас все соки, постоянно требуя все больше и больше, повторяя, что так надо, так лучше для всех. Говорил, что мы ему еще спасибо скажем. Хм, упрямый черт… Когда сил уже не было и хотелось плюнуть на все и бросить, он вставал перед нами и орал во все горло: «Закусить удила и терпеть! Я сказал, закусить удила и терпеть!». И мы терпели. До самого конца, пока наши тела не стали напоминать цельный бетон. Так делали со всеми. Главное был результат и он добивался его своими методами.

— Тебе было больно тогда?

Виктор ухмыльнулся.

— Я давно забыл, что это такое, Катарина. Боль — это даже хорошо. Она наш последний сигнал, дающий понять, что мы еще живы и можем двигаться дальше. Теперь мало что осталось с той поры. Злость, копившаяся во мне в то время, давно сошла на нет. Я как-то поклялся себе, что, когда стану сильнее, поквитаюсь с этим сукиным сыном, но потом понял, что все было не зря. А когда узнал, что он умер — погиб в собственном мехе, отказавшись катапультироваться и попасть в плен, я и вовсе стал относиться к нему иначе. И знаешь, что?

Катарина внимательно посмотрела на Виктора.

— Он был прав. Во всем. Не было дня, чтобы я не благодарил его. Странно все это, но со временем начинаешь видеть истинную цель такого воспитания. Мы становимся другими, теряя собственное лицо; превращаемся в зверей, для которых нет иной цели, кроме как победы. Сколько раз мне спасало это жизнь? Два? Три? Даже сказать не могу.

— Но ты ненавидел его?

— Более чем. В этом-то вся и проблема. Больше всего пользы мне принесли те люди, которых я выносить не мог.

Она немного помолчала. Виктор чувствовал, что женщина поднимается с постели, но потом остановилась, будто раздумывая сказать или не сказать то, о чем она сейчас думала.

— Знаешь… — она начала очень робко, — когда все закончится, когда я наконец буду свободна и смогу решить за себя свое будущее, я хочу остаться с тобой.

Старый капитан резко повернулся.

— О чем ты? Ты же знаешь, что это невозможно.

— Мы можем улететь. Никто нас не найдет. Подальше от всего. От этой чертовой войны, от взрывов и вечного напряжения. Я ощущаю внутри себя какое-то странное желание. Раньше его не было, но теперь… — она опять подалась вперед и обняла твердое тело Виктора. — Нам говорили, что это пройдет, что любая особь женского пола, даже если вышла из металлической матки, будет ощущать пагубное влияние природных инстинктов. Говорили как с этим бороться, препятствовать навязчивости природы, но я больше не могу сопротивляться. Я слабая. Я проиграла войну. Мне хочется, чтобы ты оставил после себя нечто большее, чем просто воспоминание.

— Ты хочешь детей?

— Да, — она твердо кивнула головой и в этот миг капитан увидел как глаза ее взмокли и вскоре из них потекли слезы. — Мне кажется, я готова.

— Они обо всем узнает очень скоро. Любое обследование выявит наличие плода. Потом принудительный аборт и позор до самой смерти. Оно тебе надо?

— Я сбегу! Они ни за что не отыщут меня. Они ведь сами меня этому учили. Так почему же теперь, когда я по-настоящему желаю чего-то, мне требуется наплевать на себя саму?