Александр Золотько - Орден Хранителей. Инквизитор

И в камере произошли изменения. Появилась постель с нормальной простыней, а не той хлипкой фигней, исключавшей возможность сплести лестницу или веревку для побега. И стоял на откидном столике электрочайник. И фарфоровая посуда, и даже нож лежал, как напоминание о том, что вот она — свобода. Что теперь Иван Александров человек свободный. В разумных пределах, естественно, но свободный. И даже может, в принципе, себе вены вскрыть по свободе и на досуге.

Иван взял в руку нож, покрутил. Нет, не может Ванька-Каин вскрыть себе вены. Не сразу. Нож стальной, но тупой. Как говаривал дед Ивана Александрова, таким только лягушек душить. Объевшихся жаб.

Пока наточишь о край унитаза, не меньше недели пройдет.

Блин, спохватился Иван, это ж теперь можно и лежать сколько угодно на койке. Вот лечь, посмотреть с вызовом в сторону двери. Или лучше не на дверь, а глянуть на видеокамеру наблюдения в углу. Показать средний палец.

Свобода!

Хотя, какая тут свобода, если ты мобилизован и завтра отправишься к месту несения службы по рекомендации Дьявола и его приспешников. Что должны были чувствовать члены комиссии, которые с риском для собственных карьер бились за спасение жизни Ваньки-Каина, а оказалось, что Бездна может в этом смысле куда больше?

И, кстати, если Иван будет служить по желанию преисподней, не значит ли это, что будет он это делать ей во благо? Какой замечательный богословский узелок! Прямо хоть диссертацию пиши!

Иван заложил руки за голову, закрыл глаза.

Может, все-таки собрать вещи да уйти отсюда? Ну что, не найдет он где переночевать в Святом городе? Найдет. Иван даже хотел встать с койки, но глаза было открывать лень. Здесь хорошо, прохладно, кондиционер работает. А там, на улице… Жара. И хорошо еще, если без ветра, перемешанного с песком. И еще почему-то казалось Ивану, что не выпустят его сегодня из изолятора. Проверять эти свои подозрения Иван не собирался, но знал почти наверняка — не выпустят.

Ничего, у него еще целая ночь впереди для того, чтобы принять решение. Будет смешно, если он все-таки убедит себя к утру, что нужно послать все на фиг и отказаться от назначения.

Смешно-то будет, а вот потом…

Его ведь хотели убить. Мать-церковь хотела его изолировать.

— Изолировать! — сказал Иван вслух.

И Шестикрылый был как-то слишком откровенен. Мог же не упоминать об этом. Мог. Но зачем-то сказал. Никогда лишнего не говорил отец Серафим. Значит, и это — не лишнее. Это для того, чтобы бестолковый Ванька-Каин что-то понял. Сообразил, наконец. Что?

Иван рывком встал с койки, взял со стола электрочайник, набрал из-под крана воды, воткнул вилку в розетку и поставил обратно на стол. В коробке, стоявшей на столе, нашлась баночка с растворимым кофе, сахар, консервы и хлеб.

Что же имел в виду Шестикрылый? Что он имел в виду?

Было распоряжение сверху — изолировать. Были возражения снизу, бессмысленные, неэффективные, но, тем не менее — недвусмысленные. В принципе, их можно было игнорировать вплоть до полного забвения. До расформирования комиссии, если уж на то пошло, но те, сверху, вдруг передумали и согласились на пять плюс десять. Стали лучше относиться к Александрову? С чего бы это? Чушь, ерунда собачья.

Или для них вдруг стало все равно — убить или изолировать на пять лет. Ну и плюс поселение, естественно. А в каком случае это все равно? В каком случае убить и посадить на пять лет — синонимы?

Додумать мысль не позволил чайник. Он загудел с какой-то безысходной пронзительностью, как тонущий пароход. Или даже паровоз. Вот именно так должен трубить паровоз, внезапно оказавшийся на середине реки и понимающий, что все, что теперь только единственный остался путь — на дно.

Иван выключил чайник, насыпал в чашку кофе и сахар, залил кипятком.

Как бы чайник ни старался, но вывод один — убить и посадить на пять лет идентичны только в том случае, если посаженный откинет копыта или склеит ласты, не дотянув до освобождения. Даже до места отсидки не дотянув, если действовать совсем уж правильно. Приговор, транспорт, упал с верхней полки — отравился колбасой — захлебнулся слюной — поскользнулся — вот и все, в принципе.

Хоть круть, хоть верть.

Члены комиссии, радостно голосовавшие за пять плюс десять, это понимали? Обязательно. Голосовали? Конечно. Но и поделать ничего не могли. А так хоть совесть могла считаться чистой — сделали все, что могли.

И вот что пытался сообщить отец Серафим. Отказ от мобилизации равнозначен самоубийству. Нет, его могут попытаться убить, если очень нужно, и при исполнении, но тогда Бездна и Служба Спасения будут вправе провести расследование и обнародовать результаты. А у Службы Спасения и Бездны есть методы, позволяющие очень точно устанавливать истину.