Анатолий Матвиенко - Де Бюсси [litres]

– Итак, я справился сам, потому что зиму в сыром холодном подвале не пережил бы. Кашель до конца не отпустил до сих пор. Ваши наемные люди только привезли бы печальную весть.

Шико постарался показать, что несколько смущен их коллективным ничегонеделанием. Зря, я не предъявляю претензий.

– Как же ты уговорил Радзивиллов тебя отпустить? Что им предложил?

– Четыре свинцовых пули в наиболее ретивых, пытавшихся меня задержать.

Он охнул.

– Так ты сбежал! Представить боюсь, что скажет король, когда услышит и эту дурную новость.

– Если спасение приближенного, брошенного им на заклание ради личного спасения, считается плохой новостью, что же еще более скверного произошло за истекшие месяцы?

– Умерла Мария Клевская. Мы так боялись сообщить об этом Анжу, что лишь через месяц решились подкинуть записку в текущую почту. Представь, он две недели ничего не ел, только пил без продыху, чуть протрезвев – молился, потом напивался снова. Без нас или в нашем присутствии – не делал различия, просто опрокидывал в себя кубок за кубком, рыдал, затем забывался в пьяном беспамятстве.

– Воистину мужское решение – уйти в запой. Потом? Вскрыл себе вены?

– Успокоился. Объявил о решении жениться на Луизе Водемон-Лотарингской.

Мне захотелось воздеть руки к небу.

– Колоссальные события, Шико. Война с гугенотами на их фоне меркнет.

– Она не затянется. У нас нет средств на ее продолжение. Увидишь, стоит Генриху взойти на престол, он объявит об уступках и закончит войну.

– В этом не сомневаюсь. Он показал свой стиль в Польше – уступать всем и во всем, чтоб избежать конфликтов, проявляя строгость только к ближайшему окружению, кто его ценит, любит и готов прикрыть ему спину своей грудью.

– Ты пристрастен, Луи. Под Аушвицем у Генриха не было другого выхода.

– Может, и был. Я не сомневаюсь – Анжу обрадовался возможности от меня избавиться… Не возражай!

– Не возражаю. Но это еще не всё. Кто-то ему нашептал, что ты по собственному почину увез Чарторыйскую подальше от него, чтоб самому полакомиться у нее под юбками. Генрих в гневе!

– В гневе? А еще в трауре по умершей даме сердца и любовном томлении перед свадьбой. Он – воистину разносторонняя личность.

– Ты невыносим! В таком состоянии души лучше не показывайся Генриху на глаза. Уезжай из Парижа и отправляй ему прошение об отставке письмом.

Прошлый я, с опытом пятидесяти лет, половина из которых отдана российской военной разведке, тотчас воспользовался бы умным советом шута. Но во мне вскипела кровь молодого барона, едва перешагнувшего через рубеж в двадцать пять лет! Она не позволила развернуться и уйти ни с чем, придерживая эфес не нужной более сюзерену острой шпаги.

– Я – невыносим. Но ты мудр как всегда, Шико. Прости, что не последую твоему совету. Приказ Анжу об отставке предпочту услышать лично.

В его покои ворвался почти бегом, чтоб малодушная часть души не уговорила безрассудную повернуть назад.

Генрих пребывал в привычном состоянии: разодетый, как павлин, крутился перед зеркалом, разглядывая собственное великолепие, не выпуская из пятерни кубок с вином. Он словно привидение увидал, потом, расхохотавшись, направился ко мне.

– Воистину, ты неистребим, де Бюсси! Нам докладывали – Сиротка велел сгноить тебя в заточении до смерти. Как же ты выбрался?

– Сиротка – мне не король, сир. Я верен вашему величеству и подчиняюсь только вашим приказам. Потому и отправился в заложники, веруя королевскому обещанию вернуться до конца июля и освободить меня. Прошу великодушно простить, если своим побегом нарушил ваши планы.

Думаю, что никто из вассалов так прилюдно не обвинял Генриха во лжи и в том, что тот вероломно бросил своего человека умирать. Хотя поводы были.

Будущий король Франции свирепо сверкнул темно-карими итальянскими глазами. В его роскошном будуаре, скорей подходящем по стилю для герцогини или кокотки, только очень большом, зазвенела тишина. Я заметил в числе особо приближенных наперсников пару новых малознакомых лиц – мое место подле Анжу занято другими.

Он сдержался, не желая ответным выводом подчеркнуть только что нанесенное ему оскорбление.

– Не называй меня «сир», де Бюсси. К польской короне, а формально я все еще «круль Хенрик Валезы», – он на миг обернулся к стае придворных, те радостно оскалились, титул короля одного из самых крупных государств Европы прозвучал в Лувре как глумливая шутка, – я отношусь без особого пиетета, этот головной убор меня тяготил еще в Кракове. А на французский пока не вступил. Но скоро, скоро… Поэтому говори просто: ваше королевское высочество принц Генрих, и добавляй больше почтения в голосе, мон шер.