Оливер Боуден - Клятва пустыни

Но однажды я не выдержал. Уклонившись от отцовской атаки, я отступил на несколько шагов, не делая попыток отразить удар. Хватит. Мне пора уезжать. Пора возвращаться в Сиву независимо от отцовского разрешения или запрета. Огорченный моим поведением, отец опустил меч.

– В чем дело, Байек? – сердито спросил он.

Должно быть, он заметил, что я смотрю в направлении Сивы. Потом отец шумно вздохнул и заговорил снова:

– Ты пока не готов. Твое обучение не закончено. Я пытаюсь учить тебя как можно быстрее, но…

– Не закончено? – взвился я, убирая меч в ножны. – Я столько лет обучаюсь, не пропустил ни одного дня. На скольких холмах я вот так же стоял под жгучим солнцем? Кто считал наши стоянки за эти годы? И ни разу моя верность избранному пути не дрогнула.

– Она дрогнула сейчас. И я это вижу.

Я отчетливо понимал: мое обучение всегда будет недостаточным. И причина крылась не во мне. Мой отец боялся. Не за себя. Он боялся за меня.

– Я хочу увидеть Айю, хочу увидеть мать.

Я старался говорить как можно проще, надеясь, что мои слова пробьются сквозь отцовские страхи и он поймет.

– Увидишь, когда станешь полноценным меджаем.

– Когда это случится? Через сколько недель? Месяцев? А может, лет?

Отец указал на рану, что в то утро его меч оставил на моей щеке. Рана не успела полностью затянуться.

– Когда станешь недосягаем для подобных атак.

Я нахмурился:

– Сколько раз ты мне говорил, что меджай, пока живет, продолжает учиться?

Айя поверила его словам и целиком поддержала их, но сейчас я об этом умолчал.

– Если противник способен ранить меня в щеку, это еще не значит, что он может нанести мне смертельный удар. Отец, я больше не хочу ждать. Я хочу вернуться в Сиву. Хочу увидеть Айю. Если повезет, быть может, я сумею ее нагнать.

Я выпрямился во весь рост, расправил плечи. Я смотрел на отца и чувствовал, как мои глаза пылают решимостью, и надеялся, что остальные чувства бурлят внутри, не вырываясь наружу. Я любил отца, но меня печалило его упрямство.

Услышав мои слова, Сабу закатил глаза.

– Ты безрассуден и порывист, – сказал он. – Тобой движет то, что находится здесь (он постучал по груди), а не здесь (он коснулся головы).

– Пусть так, но с этим я попытаюсь совладать. А не мое ли безрассудство и порывистость привели меня на Элефантину?

– Ваша четверка тогда едва не разрушила мои замыслы.

– Твои замыслы – продолжать путь меджаев. Продолжать меджайскую родословную. Разве не так?

Он лишь взглянул на меня, не подтверждая, но и не отрицая услышанное.

– И не моим ли безрассудством это достигнуто? – продолжал я. – Айя считает, что ты терпишь наши отношения, поскольку она – наш лучший шанс продолжить меджайский род и получить наследника, из которого мы воспитаем меджая. Я прав? Ты только поэтому позволял ей странствовать вместе с нами?

И снова: ни подтверждения, ни отрицания. Опять те же бесстрастные глаза, которые я видел столько лет. Мозг пронзила мысль: Айя покинула нас, поскольку искренне любила свою тетю. В той любви не было ни капли фальши. Я тоже любил отца, но любовь к нему не была столь чистой и простой, она напоминала свиток, многие места которого оставались непонятными. Я давно уже вырос. Я уважал отца, однако его одобрение перестало быть главенствующей целью жизни.

Когда Айя уехала, я утратил что-то важное. Нечто более значимое, чем отцовское уважение. Сейчас я отчетливо это понимал. Я потерял что-то простое и чистое. Любовь, принесенная Айей в мою жизнь, уехала вместе с ней, а я совсем не хотел навсегда терять этот дар.

Я с предельной ясностью понимал, что прощусь с отцом и поеду вслед за любимой. Пусть мое меджайское обучение не закончилось, ну и что? Я был наследником меджая. Этого не мог у меня отнять никто. Я много лет провел в тренировках и отработке полученных навыков. Впереди у меня – целая жизнь, чтобы учиться и совершенствоваться дальше. Возможно (я допускал и такую вероятность), мне уже не требовалась помощь отца в освоении искусства меджаев.

– Я уезжаю, – после всех раздумий объявил я отцу. – Можешь называть это безрассудством или порывистостью. Можешь сказать, что я еще не завершил свое обучение, и я, скорее всего, тебе поверю. Но этого, – я обвел рукой холмы, наш лагерь, реку и просторы на другом берегу, – мне уже недостаточно. Прости, отец. Буду рад, если ты поедешь со мной. Но я все равно уеду.

Отец шагнул ко мне. Я внутренне напрягся, не представляя, чтó за этим последует. Его глаза оставались непроницаемыми. Однако я вгляделся в них и вдруг увидел… печальное понимание. Зарождающееся уважение. Оно возникло после нашей последней ссоры в день отъезда Айи.