Николай Бахрошин - За пять минут до

Я люблю быть с женщинами и делаю это часто. И с юными, кто скромничает до конца, прикрывается руками, даже уронив одежду, и зрелыми, отдающимися открыто и страстно. Женская мягкость и гибкость делают меня тверже, их слабость дарит силу и питает мужество.

Подданные знают мою любвеобильность, восхищенно называют меня Царь-Козел. (Здесь это не ругательство, а признание мужской силы.) Часто приводят мне новых женщин, это лучший подарок царю. Их жен и дочерей я тоже не обошел вниманием. У нас на острове дать на ночь гостю жену или дочь – такой же знак уважения, как поднести чару вина и лепешку хлеба. Я тоже награждаю моих друзей и воинов своими женщинами – такова традиция, и сомнения в ее разумности у меня ни разу не возникало. Поэтому на острове множество детей, так и кишат мальками на мелководье.

Это хорошо, правильно. Много детей – много будущих подданных, крепких воинов и рожающих матерей. «Единственная сила царя – это люди, а любое богатство можно взять копьем и щитом!» – так говорил отец Гидак, великий воин, разоривший четыре соседних острова. Я сознаю, что мне далеко до отца, мое превосходство лишь на скрипящем ложе.

И зачем мне сдалась эта неловкая, неуклюжая Ира? – вдруг подумал я, Царь-Козел. Где жар тела, где игра любви? Лежит, как колода, сжалась, как камень, только сдавленно охает. С таким развитым телом уж пора бы научиться дарить мужчине настоящее наслаждение, а не отпихиваться твердыми, как корни сосны, коленками. Завтра же надо отослать ее прочь или подарить кому-нибудь! Пусть трет зерно тяжелыми жерновами, если не способна тереть семя жизни…

Понимаю, она что-то почувствовала, моя Иринка. После того, как у нас все случилось, она заплакала. «Ты будто пропал куда-то в один момент. Словно перестал быть рядом. И лицо такое… Я что-то делала не так, да? Я ничего не умею? Тебе стало неинтересно со мной? – спрашивала она, ладошкой, по-детски стирая слезы со щек. – Ты меня начал презирать, да?»

Я, конечно, постарался ее утешить, что все было хорошо, она замечательная и потрясающая. Получилось не очень искренне, и она, видимо, это чувствовала. Продолжала плакать.

А как сказать правду? Что я уже был не я, а Царь-Козел, не отягощенный моралью альфа-самец из глубин протогреческой цивилизации. Что его память, опыт, его сотни или даже тысячи наложниц заставили меня кривиться от неуклюжести нашей первой близости, ставшей бы счастьем для обычного московского школьника… Как это объяснить, спрашивается?

Потом мы еще раз попробовали быть вместе. И я опять совершил ошибку. Увлекся, попытался расшевелись ее, возбудить пыл, повертеть по-всякому, как делал это опытный грек. Опять кончилось слезами. «Если я ничего не знаю, чего же ты со мной… Ты такой молодой и уже такой развращенный! – всхлипывала она. – У тебя было так много всяких женщин, да? Ты смотришь на девушку как на кусок мяса?»

Встречаться дальше она наотрез отказалась. «Не знаю, кто ты, Коля, какую ведешь тайную жизнь, но я начинаю тебя бояться, – откровенно сказала она. – Ты слишком много умеешь. Ну ты догадываешься, о чем я… И смотришь как-то пристально, оценивающе, как развратный старик. Я не могу так! Можешь обижаться на меня, Коля, но ничего больше не будет. Не хочу тебя видеть, просто не хочу!»

Путаное, невнятное объяснение, но я понял. Обиделась. Разозлилась по-женски упрямо и беспощадно. А я был слишком занят происходящим в собственной голове, на оправдания сил не осталось. Все-таки это не была великая любовь с шекспировскими страстями. Все проще – два подростка сексуально заинтересовались друг другом и расстались при первых же недоразумениях.

Но я же действительно не понимал тогда, что со мной происходит! Дом, семья, школа, уроки, спортивные секции – весь простой и понятный мир старшеклассника рассыпался в сознании, как карточный домик. Воспоминания продолжались, наплывали волнами из глубины души – другие времена, эпохи, разная жизнь, самая разная смерть, часто – безвременная и жестокая… И это тоже был я, все тот же я, Коля Скворцов! Это было со мной, вот что самое удивительное!

Если раньше меня в классе называли «слишком замкнутым», то теперь решили, что я окончательно сдвинулся. С одноклассниками я почти перестал общаться, это точно. Не о чем стало говорить… Чтобы лучше понять то мое состояние, представьте себя, например, в детском саду. Себя – сегодняшнего, взрослого, на равных с детьми, играющими в машинки и куклы. Их разговоры кажутся лепетом, их игры не увлекают, интересы смешны, а желания наивны.