Анджей Сапковский - Божьи воины [компиляция; с иллюстрациями]

— Вместо того чтобы удивляться, — сухо сказал он, — дайте ему какую-нибудь одежку. Скинь это рванье, Беляу. А ну, господа, вытаскивайте из вьюков что у кого есть.

— Рейневан, — до Кромпуша все еще доходило слабо, — это ты?

Рейневан не ответил. Натянул брошенную ему рубаху и кафтан. Он был настолько зол, что казалось, вот-вот заплачет.

— Мне нужна помощь… — повторил он. — Даже очень.

— Видим и знаем, — кивком подтвердил Эберсбах. — Мы тоже считаем, что очень. Пошли. Надо показать тебя Хаугвицу. И князю.

— Он знает?

— Все знают. О твоем деле повсюду говорят.

Если Конрад Кантнер с его вытянутым лицом, увеличенным лбом, который казался больше из-за залысин, черной бородой и проницательными глазами монаха не очень походил на типичного представителя династии, то относительно его дочери Агнешки сомнений быть не могло. Недалеко упало это яблочко от силезско-мазовецкой яблоньки. У княжны были льняные волосы, светлые глаза и небольшой вздернутый веселый носик Пястовны, который обессмертил знаменитый рельеф наумбургского кафедрального собора. Агнешке Кантнерувне, как быстро подсчитал Рейневан, было около пятнадцати лет, так что ее наверняка уже кому-то сосватали. Слухов Рейневан не помнил.

— Встань.

Он встал.

— Знай, — проговорил князь, сверля его горящим взглядом, — что я не одобряю твоего поступка. Больше того, считаю его низким, позорным и заслуживающим наказания. И откровенно советую тебе пожалеть о содеянном и покаяться, Рейнмар Беляу. Мой капеллан заверяет меня, что в пекле есть специальный анклав [54] Здесь: отделение. для чужеложцев. Инструменту греха попавших туда грешников крепко достается от бесов. В детали не вхожу, учитывая присутствие девушки.

Сенешаль Рудигер Хаугвиц сердито фыркнул. Рейневан молчал.

— Какую сатисфакцию ты дашь Гельфраду фон Стерча, — продолжал Кантнер, — это уже его и твое дело. Я не стану вмешиваться, тем более что оба вы вассалы не мои, а князя Яна Зембицкого. И в принципе я должен отправить тебя в Зембицы. Умыв руки.

Рейневан сглотнул.

— Но, — продолжал князь после минуты полного драматизма молчания, — я не Пилат. Это раз. Во-вторых, памятуя о твоем отце, сложившем под Танненбергом голову рядом с моим братом, я не допущу, чтобы тебя убили в ходе идиотской кровной мести. В-третьих, уже вообще пора покончить с межродовыми распрями и жить как полагается европейцам. Это все. Дозволю тебе ехать с моей свитой хоть до самого Вроцлава. Но не лезь мне на глаза. Ибо их не радует твой вид.

— Ваша княжеская…

Охота окончилась. Соколам надели клобучки на головы, утки и цапли болтались, притороченные к перекладинам телеги, князь был доволен, его свита тоже, потому что обещавшая затянуться охота оказалась совсем недолгой. Рейневан уловил несколько явно благодарных взглядов — по кортежу уже успело разнестись, что именно благодаря ему князь урезал охоту и двинулся дальше. Рейневан не без оснований опасался, что разнестись успело не только это. Уши у него горели. Как же — предмет всеобщего внимания!

— Все, — буркнул он едущему рядом Бенно Эберсбаху. — Все знают всё…

— Всё, — совсем невесело ответил олесьненский рыцарь. — Но на твое счастье не все.

— Не понял.

— Дураком прикидываешься, Беляу? — спросил Эберсбах, не повышая голоса. — Кантнер наверняка прогнал бы тебя, а может, и отослал бы в путах к кастеляну, если б знал, что в Олесьнице был труп. Да, да, не таращись на меня. Юный Никлас фон Стерча мертв. Гельфрадовы рога рогами, но убитого брата Стерчи не простят тебе ни за что.

— Пальцем… — сказал, несколько раз глубоко вздохнув, Рейневан. — Никласа я даже пальцем не тронул. Клянусь.

— Вдобавок, — Эберсбах явно не обратил внимания на клятву, — прекрасная Адель обвинила тебя в колдовстве. Ты, мол, зачаровал ее и… использовал. Безвольную.

— Даже если то, что ты говоришь, правда, — ответил после недолгого молчания Рейневан, — то ее заставили так сказать. Под угрозой смерти. Ведь она у них в руках.

— Нет, не в руках, — возразил Эберсбах. — От августинцев, будучи у которых она публично обвинила тебя в дьявольских кознях, прекрасная Адель сбежала в Лиготу. За ворота монастыря цистерцианок.

Рейневан облегченно вздохнул.

— Не верю, — повторил он, — в эти наговоры. Она меня любит. А я люблю ее.

— Прекрасно.

— Если б ты знал, как прекрасно.

— Особенно прекрасно, — взглянул ему в глаза Эберсбах, — стало после того, как обыскали твой кабинет.