Виталий Храмов - Испытание сталью [litres с оптимизированной обложкой]

Будем думать.

– Ладно, давай. Пообщаемся.

Сфинкс мне махнул лапкой, Пяткин моргнул.

Ага, да и он не крепчает. Помрёт так, не дав выхода нам на своё высокотехнологичное наследие.

Так, надо поспать. Завтра – опять «арбайтен!».

Так и стали общаться. Я сидел на шконке Пяткина, молол языком на отвлечённые темы, о том, что Солнце – желтый карлик, а Земля лежит на трех китах – Глупости, Алчности, Порочности, а сфинкс мне заторможенно сигналил.

И ждал часа «Хэ».

Видимо, коннектин пипл не прошёл незамеченным со стороны кураторов проекта.

Вот в одно холодное голодное утро нас, мушкетёров и ещё троих крепких мужиков, вытолкали из толпы гастарбайтеров. Всех остальных погнали на работы, а нас повели обратно в столовую. Налили пайку, которую мы мигом порубали (чё там есть? Жижу, что супом обзывается чаем посчитать западло и хлеб, спечённый из муки, перемешанной с соломенной крошкой и опилками?). После этого нас погнали в лазарет, где мы грузили неходячих в машины. Мясник-врач командовал, кого в какую машину.

Случайно (ага, верю, верю!) я и три моих мушкетёра оказались в одном кузове с Пяткиным. Так вот, совпало. Бывает! И совершенно случайно на нас хватило только одного предателя. С винтовкой. В тентованном кузове.

Поехали. Недалеко, правда, доехали. У того самого оврага, через который совершали побег наши буйные, колонна встала. Мы разгрузили две машины раненых, сложив их рядком на краю оврага. Некоторые заверещали, умолять стали.

– Прими судьбу достойно, – сказал я тому, который вцепился мне в остатки рукава, оторвав его. Блин!

А внизу – буйные. Воронки от мин, потроха. Овраг заминирован. С той стороны были пулемёты, с лагеря крыли миномёты. Захлопнувшаяся мышеловка. Задумчивый взгляд Апостола на меня.

Предатели-конвоиры прошли вдоль ряда раненых, стреляя им прямо в лица. Как-то отстранённо слышал скрежет своих же зубов.

Смотри, Витя, запоминай! Смотри и помни! Это даже не немцы. Это свои. Свои! Русские! Смотри и помни!

– Потом мы столкнули тела в овраг, на поругание птицам и собакам, – вздохнул я.

Даже теперь мне тяжело рассказывать об этом. Мои слушатели тоже не поднимают глаз от пола.

– Продолжай! – поперхнувшись, потребовал особист.

– Две освободившиеся машины пошли назад, к нам посадили двух пленных и ещё одного предателя. За нашим я считал – он выстрелил четыре раза, не перезарядил винтовку. У него была обычная, «мосинка». И только один патрон. Второго не успел отследить. А у меня в гипсе – гвоздь. Ржавый, кривой, но стопятидесятка!

– Гвоздь? – покачал головой особист.

– Ага. Так вот у них была поставлена служба. Нашёл гвоздь на работах, спрятал, и ни одна падла не удосужилась меня обыскать. Мир погубят раздолбаи. Вот. Потому я проволынил при посадке в кузов, оказался напротив этого тупого предателя.

– Почему тупого? – спросил летун.

– Умные Родину не предают. И оружие держат исправным и заряженным.

– Продолжай, – поморщился особист.

– Так, вот, сидел я напротив него, а меж мной и свободой – ещё один. Минут через пять езды стал изображать, что мне плохо. Глаза закатил, стонать стал, валиться из стороны в сторону.

Напротив меня – предатель. Сытая морда типичного деревенского дурачка. Тупые, свинячьи глазки, рыжие ресницы. Сальная кожа. Он добивал наших с явным удовольствием.

И сапоги. Комсоставские. Почти новые.

– И как служится немцам? – спросил я его. Апостол пихнул меня в бок. Знаю, что рано, но ненавижу!

– Нормально! Не хуже, чем красным!

– Что-то по тебе незаметно. Ходишь в своём.

– Ха! Скоро переведусь отсюда! Поеду краснопузых давить! – Довольная морда предателя, казалось, сейчас лопнет от полноты чувств, его переполняющих.

– Заткнись, дурень! – оборвал его второй конвоир, отодвинув винтовку ещё дальше от меня. – Ты с какой целью интересуешься?

Да, этот не дурачок.

– Да, вот, интересуюсь.

– К нам хочешь?

– Может быть. Одно только меня тревожит: что вы будете делать, когда наши вернутся?

И тут же удар локтём в лицо справа. От этого, что умный. Я ждал этого. Подставил лоб. В голове взорвалась граната. Блин, опять я забыл, что в черепке у меня гоголь-моголь. И трогать его не желательно.

В общем, поплыл я. Окружающая реальность стала медленно крутиться, как в иллюзионе. Тело Пяткина на носилках, взволнованные глаза Апостола, его усы, тент кузова, свинячья морда предателя плыли у меня перед глазами, меняясь местами, перемешиваясь с тёмными пятнами приближающегося обморока. Звуки стали гулкими, как в пустой бочке.