Шимун Врочек - Золотая пуля [litres]

Когда долго думаешь о нем, наступает что-то вроде покоя. Не совсем, конечно. Но хотя бы можно задремать, пока мама не погонит доить корову.

Одноглазая корова действительно давала молоко. Не так много, но больше, чем мы думали.

– Посмотри на рассвет, – сказал отец.

Я зевнула.

– А что на него смотреть?

– Какого он цвета?

– Красного, конечно. Нет, розового!

Отец взглянул на меня. В его прищуре была добродушная подначка. Словно он приготовил некий сюрприз и ждет, когда у меня лицо сломается. У меня лицо такое, что я ничего скрыть не могу. Это все знают. У меня по лицу сразу все видно. Джек издевается, что со мной только карамельные яблоки в лавке воровать.

– Посмотри внимательнее, – сказал отец.

– Да розовый же!

– Точно?

– Да!

– То есть совсем точно?

Я взяла и посмотрела внимательнее. А потом увидела.

– Ох!

– Вот-вот, – сказал отец. И я, не поворачивая головы, поняла, что он улыбается.

На горизонте медленно вставало солнце. Тонкая красная полоса, выше – темная небесная синь, а между ними еще одна полоса, словно бы переход света. Словно бутылочное стекло. И эта полоска была – темно-зеленая.

– Ко всему привыкаешь, – сказал отец. Выдохнул дым струйкой. – А иногда нужно просто посмотреть. Ну, я так думаю.

А я вдруг почувствовала себя беспомощной. Настолько меня обезоружила нежность к нему. Словно везде, в руках и в ногах, и даже в животе – везде у меня была нежность. Бессильная, как новорожденный щенок. Я вся стояла, полная новорожденных щенят. Любовь это или что? Я не знаю. Просто это был мой отец. Мой отец. Мой. Был. Вот я стояла и даже сказать ничего не могла, только смотрела на него. А потом опять на рассвет. И опять на него. И вдруг у меня слезы закапали, в носу защипало.

– Ты чего, плачешь? – спросил отец. Даже трубку изо рта вынул, настолько удивился.

– Нет. – Я помотала головой. Шмыгнула носом, чтобы втянуть слезы обратно. Вот дура я, а? Дура же!

– Нет?

– Ннннет.

Отец немного посмотрел, как я плачу, потом сказал:

– Ну ладно.

В общем, я все равно однажды убегу на корабле матросом. Уж матросы-то не плачут. Точно нет.

А рассвет действительно зеленый.

Я не знаю, что случилось с нами, что вообще происходит. Я не знаю, кому принадлежали эти кости… огромные кости… словно кости гигантского невероятного скорпиона, но Джек говорит, что это птица.

Не может быть такой птицы. Не может.

Я смотрю на отпечаток на скале. Там словно перья какие-то отпечатались.

Птицы, скалы, мертвецы. Все смешалось.

Я иногда думаю, что однажды печаль пройдет. Мне хочется думать, что однажды мысль об отце не будет пронзать меня насквозь. Никакой спицы в сердце или что там еще.

Его убили индейцы, говорю я, когда меня спрашивают об отце.

А меня они собирались изнасиловать. И убить. Или наоборот. Я не знаю. Говорят, некоторые индейцы едят людей. Страхота-то какая. Жуть. Я всегда боюсь того, что может произойти. Правда, Мормон сказал, что это были не индейцы. Но я-то знаю, это апачи.

Не бывает таких белых людей.

То, что это были не красные люди, еще не значит, что это были белые.

Все равно в белом человеке живет закон Божий.

Мормон качает головой. Он уже месяц у нас живет, а я до сих пор не знаю, как его зовут. Он просто не говорит. Поэтому мы зовем его Мормон или «сэр».

Сэр ему подходит. Но Мормон подходит больше.

Не трогай этот снег. На нем кровь.

Кровь на снегу. Красные пятна.

Кровавые проталины, кровавый снег.

Черно-кровавое.

Какого цвета земля в Техасе? В предгорьях?

Если меня спросят, чем все закончилось, я не отвечу.

Мертвецам трудно отвечать, ха-ха-ха.

Ха.

Ха.

– Твой жених пришел, – сказала мама насмешливо. Вытерла руки о подол, на лбу у нее была мука.

– Еще чего!

– Беги, беги.

Джек стоял у входа и что-то выстругивал из ветки. Я подошла и посмотрела.

– Что это?

– Будет силок, – сказал Джек. Он такой смешной, когда изображает солидность. Взрослый мужчина, вот брови нахмурил. – Видишь? Вот так поставлю.

Он показал. Какие-то палки, веревка. Все перекручено. Я не очень поняла, как в этот силок попасть, но, может, звери умнее меня. Догадаются уж, наверное, куда сунуть лапу.

– На кого это?

– На лисицу. Или койота.

– Да ладно!

– Ничего не ладно. Койоты, знаешь, какие вредные!

И крупные.

– Только недолго, – сказала мама.

– Сколько тебя ждать? Пошли, я тебе такое покажу!

Я вышла во двор в огромных отцовских сапогах, гулко хлюпая.