Роберт Хайнлайн - «Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести

Стар очень радовалась и этой, и другим вещицам, которые за ней последовали.

Но вскоре я почувствовал, что никогда не сравнюсь с профессионалами, которые обслуживают богатеев Центра. И я понял, что Стар надевает мои работы только потому, что это мои подарки, как мама пришпиливает на стенку рисунок малыша, который тот принес домой из детского садика. На этом мое увлечение кончилось.

Ваза с драгоценными камнями пылилась в моем кабинете уже несколько недель. Огненные опалы, сардониксы, сердолики, бриллианты, бирюза, рубины, лунные камни, гранаты, оливины, изумруды, сапфиры, хризолиты и многие другие, для которых нет названий в нашем языке. Я пропускал их сквозь пальцы, любуясь игрой разноцветных огней, и чувствовал себя все более несчастным. Интересно, сколько стоят эти прелестные камешки на Земле? Вероятно, миллионы долларов.

Я их даже не запирал на ночь. А ведь я — тот самый парнишка, который когда-то бросил колледж, потому что нечем было платить за учебу и за гамбургеры на обед.

Я отодвинул камни прочь и подошел к окну. У меня было окно, так как я сказал Стар, что кабинет без окон мне не нравится. Это случилось сразу же после нашего приезда, и только спустя несколько месяцев я узнал, сколько зданий пришлось снести, чтобы доставить мне удовольствие. Я-то думал, что они просто пробьют дыру в стене.

Вид был чудесный — скорее парк, нежели город, прекрасные здания не громоздились одно на другое, а были разбросаны в беспорядке. Трудно было поверить, что город этот по размерам не уступает Токио. Его «костяк» скрывался от глаз, а население работало чуть ли не в другом полушарии планеты.

Слышался шум — слабый, как гудение пчел, — отдаленно напоминавший приглушенный голос Нью-Йорка; он давал знать, что вокруг меня живут люди, у каждого из которых есть работа, есть цель, есть какое-то предназначение.

А мое в чем? Консорт!

Жиголо!

Стар, сама того не подозревая, ввела проституцию в мир, который до этого и знать-то ее не знал. В невинный мир, где мужчины и женщины ложились в постель вместе только потому, что им этого хотелось.

Принц-консорт не проститутка. У него есть работа, часто очень утомительная, — он представляет свою супругу, он присутствует при закладке зданий, он произносит речи. Кроме того, у него есть обязанность быть королевским производителем — следить, чтобы королевская порода не вымерла.

У меня ничего подобного не было. Даже обязанности ублажать Стар. Черт побери, да в радиусе десяти миль нашлось бы не менее миллиона самцов, которые с радостью ухватятся за такой шанс.

Предыдущая ночь была скверной. Она плохо началась и перешла в одну из тех утомительных конференций в постели, что бывают у всех супружеских пар и которые много хуже шумных семейных скандалов. У нас как-то был такой — очень домашний, какой бывает у тружеников, замученных начальством и счетами.

Кроме того, Стар сделала то, чего никогда не делала, — притащила на дом работу. В виде пяти человек, имеющих отношение к какой-то межгалактической склоке, я так и не понял к какой, потому что спор тянулся несколько часов кряду и иногда они говорили на незнакомом мне языке.

На меня просто не обращали внимания, будто я мебель. На Центре людей редко представляют, и, если вы хотите с кем-то заговорить, вы говорите «сам» и ждете ответа. Если вам не ответят — отходите. Если вам ответят — обменяетесь идентификаторами.

Никто из них ничего подобного не сделал, а я уж и подавно. Раз уж они пришли в мой дом, то это была их обязанность. Они же вели себя так, будто это не мой дом.

Я сидел, как Человек-невидимка, и распалялся все больше.

Они доказывали что-то свое, Стар слушала. Вдруг она позвала служанок, и они стали ее раздевать и причесывать. Центр — это вам не Америка. У меня не было причин считать себя выбитым из колеи. То, что Стар делала, было грубостью лишь по отношению к ним, она показывала, что именно их она здесь считает за мебель (получается, она оценила их поведение со мной).

Один из них обиженно произнес:

— Ваша Мудрость, я хотел бы, чтобы вы выслушали нас, как обещали.

(Я расширительно передаю их жаргон.)

Она холодно ответила:

— Только я одна могу судить о своем поведении. Больше никто.

Верно. Она могла судить о своем поведении, они — нет. И я подумал с горечью: я тоже — нет. Я злился на нее (хотя и понимал, что все это мелочь) за то, что она вызвала служанок, за то, что готовится ко сну в присутствии этих болванов, и я намеревался ей сказать, чтобы такое никогда не повторялось. Потом раздумал.