Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Розенталь кивнул на собственный стол.

– Мне тут прислали кучу архивных сведений по изучению генетики господина Терра-Эттина. – Тут только Дин сообразил, что за свалка порыжелых папок высится перед профессором. – Данные открытые, данные закрытые, еще что-то невообразимое, тридцать лет исследований, трудно даже представить, начиная с двадцать четвертого года! Разумеется, я все внимательно просмотрю, но заранее скажу, что никаких иллюзий не питаю. Результаты, как вижу, стопроцентно нулевые. Оборудование во многих случаях было архаичное, но здесь подписи чрезвычайно авторитетных специалистов, в том числе – моих учителей, и если они за тридцать лет не пришли ни к каким выводам, то ни за какие две недели, как вы понимаете… – Розенталь развел руками. – С таким же успехом я бы мог сейчас объявить сетевой тендер и открыть новый тридцатилетний цикл исследований. Но я предлагаю вам другое: пока что чрезвычайно плотный мониторинг и ожидание. Есть такой не слишком удачный медицинский термин, вы его знаете не хуже меня – понаблюдаем. Пока что у нас всего три серии анализов – этого явно недостаточно. Нужна динамика. В любом случае аппаратура для экстренного вмешательства у нас наготове. И скажу в третий раз: все в целом неплохо, и есть все основания надеяться на лучшее.

Мэриэтт отрешенно молчала всю дорогу до машины, и, уже сев за руль, Диноэл не выдержал:

– А мне этот парень понравился. Не боится сказать: «Тут я не знаю». В школе, где я учился, был такой учитель физики. Весь класс, как ты понимаешь, вундеркинды, все хотят выпендриться, все задают ему разные коварные вопросы с подковыркой… Он не обижался и в случае чего честно говорил: «А вот это надо посмотреть у Савельева». Был такой продвинутый учебник. И знаешь, как этого физика уважали?

– В двадцать четвертом году? – неживым голосом спросила Мэриэтт. – Поехали.

Мэриэтт с самого отъезда из Лондона неотступно мучила тревога. Собравшись с мыслями и проанализировав свои чувства, как и подобает ученому, она поняла, в чем дело – ей не верилось, что удалось так просто вырваться из-под власти злобных карликов с темной стороны Луны. Все слишком легко – отец тоже сбежал когда-то, но призраки настигли его. И ее тоже ждет расплата – за то, что переступила черту, заглянув дальше, чем положено, а потом попыталась вырваться из заколдованного круга. Их с Дином не оставят в покое, наказание придет, его не избежать. И вот оно. Как выразился поэт, пробил час, беда ударила крылами. Но характер Мэриэтт был покрепче, чем у многострадального принца Гарри. «Я не сдамся, – сказала она себе, еще слушая рассуждения Розенталя, – я не дам себя сломать, как отец. Я пройду через этот ад, и демоны сгинут, и я буду жить дальше. Им меня не одолеть».

Что касается Диноэла, то на него известие произвело уж и вовсе неожиданное действие. Да, вот оно, долгожданное чудо, в которое он никогда, по сути, не верил. Но дальше – дальше сработала уж и вовсе неведомая задвижка, включилась электрическая цепь, о существовании которой у себя в душе он и не подозревал. Как можно любить или вообще как-то относиться к ребенку, которого родила не Черри? Да еще, судя по всему, безнадежно больного урода? Прости, червячок, ты родился не от той женщины. Да, прекрасной, да, любимой – но не Черри. Вообще, какой из него, к черту, отец? Такого поворота судьбы он себе даже никогда не пытался представить. Вот с этим ущербным малышом он должен играть (как вообще играют с детьми?), клеить модельки и запускать кораблики? Тут Диноэла охватил ужас перед масштабом бессмысленной, навязанной ему ответственности. Ребята, сказал он себе, мы заехали не туда. Это не та дорога, это не по нашей части. Вся картина его нынешней жизни вдруг показалась неестественной и бесконечно чужой.

Но Дину не представилось возможности углубиться в эту философию. Начались события. Предсказания доктора Розенталя сбылись в полной мере. Состояние Мэриэтт стало ухудшаться с катастрофической быстротой. Первым аккордом вступили страшнейшие, едва не отключающие сознание, мигрени с ежечасной рвотой, затем взбунтовался кишечник, и дальше пошло-поехало в кошмарной, изматывающей последовательности. Отказала печень, кровь заполнили токсины, затем гормоны вздумали поиграть в чехарду, за ними почки решили продемонстрировать свою власть над давлением, и так до бесконечности, с повторами и вариациями. День, ночь, уколы, капельница, клиника, постельный режим дома, и снова клиника. Правда, Розенталь оказался прав и в другом: периоды необъяснимых, словно с неба валящихся, недугов сменялись неожиданными ремиссиями, губительные симптомы пропадали, Мэриэтт переставало ломать и корежить, к ней возвращались силы и ясность ума, и она тут же, не теряя ни минуты, спешила к себе в лабораторию. Бывало, что такие передышки растягивались на неделю или даже две, и тогда их с Диноэлом жизнь возвращалась в некое подобие нормального русла. Затем все начиналось сначала, но Мэриэтт, замученная и исхудавшая, но верная данному слову, несгибаемо держалась до последнего, до крайнего предела оставалась на ногах, а если не получалось, руководила своими помощниками по компьютерной связи и по телефону, вызывая своей стойкостью всеобщее восхищение.