Петер Фехервари - Инфернальный реквием

Лишь Истина режет достаточно глубоко, чтобы заслуживать уважения.

Но ты и так знаешь об этом – если не умом, то сердцем, – иначе никогда бы не вступил на сей извилистый путь, увитый терниями. Немногим хватает прозорливости, чтобы заметить мой след, и еще меньше тех, кто способен отыскать меня, однако те, кому сопутствовал успех, просто не могли поступить иначе. Нет, не нужно отрицаний – голодный блеск в глазах изобличает ложность твоих сомнений! Ты слишком многое увидел и принес в жертву, чтобы утолиться никчемной праздностью, кою даруют вера или здравомыслие. Тебя уже не удовлетворит ничто, кроме честности.

Но здесь кроется первый и самый непреложный ужас, о котором я обязан рассказать тебе: Истина суть многоглавый и изворотливый зверь. Она утратила цельность в ту пору, когда ранние разумные создания взглянули на свой мир с недовольством и спросили: «Почему?», а затем начали войну под девизом «Нет!». На протяжении эпох Истина то распутывалась, то скручивалась вновь, приведенная в беспорядок страстными деяниями тех, кто стремился изловить ее, запереть, упорядочить и восславить. Однако их цель недостижима, поскольку они вечно гоняются за собственными хвостами.

И хвосты те усеяны шипами.

Автор неизвестен

– Не выходи сегодня вечером, отец, – сказала Мина.

Она не возражала и не умоляла: ее голос звучал слишком безжизненно для таких эмоций.

– Вернусь до комендантского часа, – ответил Иона.

Не оборачиваясь к девушке, он загнал магазин в небольшой увесистый пистолет. Хотя Мину уже почти ничего не волновало, вид оружия беспокоил ее, поэтому он прятал пушку в воздуховоде лачуги, вместе с другими инструментами своей тайной жизни. Стены их квартиры скрывались под слоем заплесневелых молельных свитков, а окна – под плотными железными ставнями. Комнатка больше напоминала келью кающегося, чем жилое помещение, однако Иона все равно отдавал за нее большую часть жалованья ополченца-патрульного. Если бы не приработок между сменами, им обоим пришел бы конец. Впрочем, сейчас у них снова оставалось лишь несколько консервных банок и драгоценных светостержней. Энергию им отключили пару месяцев назад, чтобы хватило мощности для прожекторов, окружающих укрепленный жилблок, где они нашли прибежище. Сейчас питание от генераторов поступало только на верхние этажи, откуда правили командиры ополчения.

– Там плохая ночь, – расплывчато возразила Мина.

Улыбнувшись абсурдности ее слов, Иона тут же устыдился, поскольку девушка не заслуживала насмешек. Она никогда не покидала убежища, а если бы и вышла наружу, то не поняла – не смогла бы понять – истинного положения дел. Мине помешал бы страх, источивший ее изнутри в первые недели их мытарств.

«Так она выживает», – подумал Иона, засовывая пистолет под тяжелую шинель, рядом с обернутой в ткань книгой, привязанной к груди.

Ему не нравилось носить еретический том так близко к сердцу, но более безопасных мест он не нашел да к тому же собирался вскоре избавиться от проклятой штуковины. Затянувшись напоследок палочкой лхо, Иона потушил окурок: пришло время отправляться.

– Я снова видела его, отец, – произнесла Мина.

Иона обернулся, удивленный дрожью в голосе сестры-близняшки. Он давно уже не поправлял ее, поскольку от просьб называть его «братом» Мина только приходила в замешательство. Кроме того, он лучше справлялся с ролью ее родителя, чем их настоящий отец в прошлом. Оба ребенка усердно перенимали фанатизм старого деспота, даже после того как узнали, что он не настоящий священник, но именно Мина – серьезная, лучащаяся слабым внутренним светом, – всегда оставалась любимым отпрыском старшего переписчика Малахии Тайта.

«Он назвал дочь в честь святой, – вспомнил Иона. – Мины из ордена Кровавой Розы…»

В полумраке сестра скорее походила на призрака, чем на святую: ее глаза казались темными мазками на вытянутом пятне бледного лица. Подобно многим из уцелевших обитателей улья, она вела какую-то неопределенную псевдожизнь, застыв между здравомыслием и безумием.

Длинные волосы Мины стали пепельно-белыми – утратили краски, как и ее душа. Хотя с момента Падения никому не удавалось следить за ходом времени, девушке наверняка еще не исполнилось двадцати пяти, однако посторонний мог принять ее за дряхлую каргу.

Но не Иона.

Для него красота Мины осталась нетронутой. Под маской грязи и старости он по-прежнему различал лицо сестры, которая защищала его от побоев отца, когда маленький Иона неверно цитировал псалом или запинался при чтении катехизиса. Позже Мина уже удерживала подросшего брата от ответных ударов, неизменно находя способ усмирить его гнев. Без нее Иона превратился бы в чудовище задолго до того, как чудовища возникли повсюду.