Владислав Выставной - Карфаген [litres]

Это были торговые ряды Месива – город в городе, живший собственной жизнью, по своим собственным законам. Никакие проблемы Карфагена, кризисы, голод и прочие глобальные вопросы обычно никак не влияли на будни этого круглосуточного торгово-развлекательного ада. Некоторые умудрялись провести здесь всю свою, обычно недолгую, жизнь, так и не покинув пределов Месива. Здесь было все: еда, выпивка, девочки, все мыслимые развлечения – и работа, чтобы добыть звонкий вольфрам на все эти удовольствия. Работа, конечно, не для всех, как не для всех такая специфическая жизнь – но она была.

Теперь же и здесь воцарилось уныние. Не было слышно призывов торговцев, музыки, пьяных криков, визгов доступных девчонок и прочих бодрящих, жизнерадостных звуков. Лавки были закрыты, некоторые заколочены. Вывески на кабаках и забегаловках покосились и не светились больше легкомысленными огнями.

И люди ходили здесь растерянно, бесцельно, словно бродячие псы, вынюхивавшие хоть какой-то кусок пищи. Еще больше было попрошаек, сидевших на выровненной тысячами ног поверхности. В выражении их лиц не было ни малейшей надежды на то, что хоть кто-то подаст им на пропитание. Здесь все хотели жрать и готовы были порвать на куски друг друга ради сухаря или вяленой крысиной лапки.

Многие, наверное, просто не выдержали и ушли в поисках убежища в дальние секторы, особенно аграрные. Какая-никакая, но все-таки работа и близость к источнику пищи. Выяснять не было времени. Нужно было отыскать сестру. Она наверняка была в курсе происходившего.

Ксю жила в отдельном боксе в ремесленном квартале за Месивом, под защитой давнего должника Змея, старого авторитета из неприкасаемых. Раньше это служило гарантией защиты от всех бед – Пенсионера боялись как огня и свои же, неприкасаемые, и гражданские, и даже командные чины из блюстителей: на последних Пенсионер имел серьезный компромат. Но теперь пришло время тотального беспредела. Беженцы из грязных и голодных закоулков принесли с собой отчаянную жестокость и полное пренебрежение к понятиям. Их не останавливал ни закон, ни страх смерти – ведь прежняя жизнь была страшнее самой смерти. И пусть недолгая, но полная свободы и воздуха жизнь многим из них ударила в голову. Уже десятки отморозков нашли свою гибель – как от рук властей, так и от традиционных группировок, защищавших свои территории. Но ситуация в Карфагене ухудшалась, и вместе с этим росло всеобщее озверение. Неубранные тела убитых по всему сектору были тому самым ярким свидетельством.

Змей шел сквозь ряды закрытых заведений, мимо тумб, разрисованных старыми рекламными объявлениями, и разбитых в дребезги стрип-кубов. Когда-то в этих прозрачных витринах извивались под музыку прекрасные женские тела. Теперь в них был лишь мусор и дохлые крысы.

Посредник был сосредоточен и мрачен. Его настроение, наверное, передавалось даже сквозь черную ткань надвинутого на лицо капюшона. Немногочисленные встречные прохожие шарахались от балахонщика, почтительно уступая дорогу. Черных Святителей уже знали и боялись. Хотя и до этого в Карфагене было несколько монашеских братств с похожим облачением. Новые сектанты внешне отличались лишь увесистыми камнями, которые носили на груди вместо крестов и прочей атрибутики. Камня у Змея не было. Но кто стал бы проверять, что у него там, на груди под грубой тканью?

Кто-то схватил его за полу балахона, потянул с силой, мешая идти. Змей машинально попытался выдернуть ткань из чужих рук – но те держали цепко. Сдержанно обернулся – так, чтобы в порыве злости не «засветить» лицо. Держал его тощей жилистой рукой какой-то попрошайка – грязный настолько, что казался темнокожим. Выпученные глаза на этом фоне сверкали ослепительно и безумно.

– Благослови меня, Святитель! – сипло потребовал нищий. – Мне скоро отправляться на тот свет, а ваши говорят, что не на небеса попаду, а в самую что ни на есть Твердь! Что мне делать там, в этой Тверди?

– Не хорони себя раньше времени, – глухо отозвался Змей. – Кто знает, куда мы все попадем, когда придет наш час…

– Так в Твердь уйдем? Или во тьме растворимся? – не унимался попрошайка. – Мне надо точно знать – времени совсем уж не осталось!

– Ну, если ты хочешь знать правду… – Посредник поглядел на этого трясущегося одним глазом из тени капюшона. – То версия с небесами мне ближе. Твердь тяжеловата. Даже для мертвого, не говоря уж о живых.

– Погоди… – Лицо нищего исказилось гримасой недоумения. – А что тогда говорил ваш Пастырь? Мол, Твердь, она все простит! Все грехи застынут в ее камне! Мол, грешите, сколько хотите, только на Твердь молитесь! А я так грешил, что и горы будет мало, чтобы грешки мои придавить! Так кому мне верить?