Роман Гётц - Танец плащей

Элисса не знала, сколько времени провела в камере, хотя, судя по еде, прошло всего два дня. В первый день она кричала, угрожала и требовала ее освобождения. Когда она наконец забилась в угол, свернувшись калачиком под одеялом, ее гнев почти улегся. Глубокая сердцевина осталась в ее груди, но она изо всех сил старалась сдержать ее. У нее были дела поважнее.

Единственное, что могло так задеть Бернарда, — это упоминание о Кулах. Они определенно не питали любви к ее отцу. Шепотом интриг и через определенных торговцев они убедили, почти всех мужчин и женщин за пределами Тидариса, что Союз Ролэнг стал мягким и глупым. Хотя Элисса и не верила во все это, она знала, что были допущены ошибки, и такая угроза, как гильдии воров, должна была быть устранена много лет назад ещё.

«Он придёт за мной», — думала она. Ее отцу придется это сделать. Бернард просто хотел показать ей, как серьезно, и как больно воспринимает ее слова. Девушка представила, когда дверь откроется, и отец появится с факелом в одной руке и одеялом в другой, она простит ему его наказание. Элисса обнимала его, целовала в щеку и охотно рассказывала ему все о Кулах. У них не было зловещих планов. У них не было скрытых мотивов. Сколько времени она провела с Ироном? Семья Кулл чувствовала, что если Ролэнг упадет, то они станут следующими в очереди на пиршество голодной пасти гильдий.

— Знаешь, как остановить разъяренного быка? — Спросил ее Ирон. — Убей его, пока он не побежал. Он уже забодал Ролэнг. Он должен умереть, прежде чем повернется к нам рогами.

На второй день Бернард не пришел.

На третье утро, он появился с двумя охранниками. Один держал ещё одно одеяло, а другой нёс еду. Бернард стоял между ними, скрестив руки на груди. На нем не было ни плаща, ни жилета, словно пронизывающий холод ничего для него не значил.

— Поверь мне, дочь моя, Я вовсе не сержусь на тебя за эту глупость. — Элисса подавила желание встать и обнять его. — Но ты должна сказать мне, что Куллы планируют. Они лгуны, девочка, лгуны, воры и коварные люди, так скажи мне, чего они хотят.

Она покачала головой. Ее гнев вырвался наружу, временно неуправляемый.

— Они злятся на твою некомпетентность, как и я, — сказала она. — И если они замышляют что-то против тебя, то это твои собственные домыслы, но клянусь, я ничего не знаю.

Бернард Готфрид кивнул, и уголки его рта слегка опустились.

— Жаль, — сказал он. Он повернулся к одному из охранников. — Возьми у неё одеяло.

Глядя, как уходит второе одеяло, она почувствовала, как к горлу подступает паника, и почувствовала себя еще хуже, когда первое одеяло сорвали с рук. Она отчаянно вцепилась в него. Крича, что это ее, они не могут взять его. Она замерзла, очень замерзла, а ведь был только третий день, а она все еще ничего не знала.

На четвертую ночь она замерзла ещё сильнее. Как он может быть теперь её отцом? Теперь ещё лишить все её статусы, и она будет обычной девушкой, без титула. Леди почувствовала себя несчастной и одинокой, как вдруг осознала, что она не одна. Но как такое может быть?

— Не бойся, — прошептал голос в камере. Эллиса подпрыгнула, как испуганный кролик. Ее губы посинели, а кожа приобрела болезненно бледный оттенок, сморщившись от влаги, висевшей в воздухе и прилипшей к каменным стенам. Она чувствовала себя мокрой и отвратительной, и ее разум пришел к самым мрачным выводам о том, почему кто-то мог прийти глубокой ночью.

— Мой отец узнает, — сказала она, сидя на корточках по другую сторону решетки. — Он накажет тебя, есл……

Если только ее отец не послал незнакомца. Она подавила эту мысль. У нее перехватило горло, потому что в камере никого не было. Она снова услышала голос, эхом разносящийся от стены к стене, как фокусник. На этот раз она ясно поняла, что шепчет женщина, и это должно было успокоить ее, но, как ни странно, не успокоило.

— Мы — Отверженные дети Корага, — сказал шепот. — Мы его самые ревностные, самые верные, ибо нам многое предстоит искупить. Ты грешница, девочка? Ты поднимешь к нам руки и примешь нашу милость?

Тени плясали вокруг ее камеры, не отбрасываемые единственным факелом, мерцающим снаружи решетки. Элисса положила руки на голову и уткнулась лицом в колени.

— Я хочу согреться, — сказала она. — Пожалуйста, отец, он не плохой. Я просто хочу согреться.

Элисса посмотрела поверх колен и увидела, как тени слились воедино, стали громче и массивнее, а затем, наконец, наполнились цветом, превратившись в женщину, закутанную в черное, с белой тканью на лице.