Сергей Барк - Бог [СИ]

Я обошел квартал пару раз и сел на ступени одного из домов, что находился невдалеке.

Мне все приснилось, такого просто не могло быть. Но я точно помню, как пошел за Бримоном, и у меня был нож…

Как я оказался у Локи?

Концы явно не сходились.

Но ведь не могло это… быть правдой.

— Эй, шел бы ты отсюда, — раздалось за моей спиной.

Я резко подскочил и обернулся. Из выбитого окна на меня пялилась пожилая женщина.

— Извините, я не знал, что здесь кто-то живет.

— О, да ты совсем молод, — поняла она по голосу и присмотрелась повнимательней. — Мне не жаль, сиди сколько влезет. Но после того, что случилось, я бы на твоем месте не гуляла по ночам.

— А что случилось?

— Не местный, что ли? — недоверчиво переспросила она.

— Только сегодня прибыл, — врать я умел.

— Тогда ясно, — женщина что-то заворчала и стала отходить от окна.

— Постойте, — я подошел к решетке вплотную. — А что у вас случилось? — заинтересованность в моем голосе привлекла старуху.

— Страх, страх летает над городом, — зашептала она. — Прошлой ночью кто-то расправился с Трэном и его бандой.

У меня застыли руки.

— Не может быть, — я поперхнулся. — Я слышал о Трэне, говорят, он был головорезом.

— Правду, правду говорят, — кивала женщина, — но такую смерть я не пожелала бы и ему.

Сзади хлопнули ставни, ветер трепал огрызки стараясь оторвать не первый год.

— Какую? — боясь ответа, спросил я. Руки впились в край железной решетки.

— Его и дружков насадили на пики башен в самом центре города, да так, что острие прошло через задний проход и пробило череп. Люди поговаривают, что слышали страшные крики, а потом — тишина. А на утро все обнаружили их тела, они там так и болтаются. Высоко — так просто не залезть, да и добровольцев нет.

Мне показалось, что ее голос доносится откуда-то издалека. Совсем не отсюда, и то, что она говорит — это вроде бы не со мной. Это сказки, городские легенды. А старуха все продолжала:

— Непонятно, кому это понадобилось? Врагов-то они наделали великое множество. Но кто смог сотворить такое?! Их же было шестеро, и все как один — висят, ручки-ножки телепаются, правда пальцы обрезаны и глаз нет, словно раздавили как ягодки…

Я не стал слушать дальше, а оттолкнувшись от стены, потащился вдоль по улице.

Было ли мне их жаль? Нет.

Собакам собачья смерть.

Но тот, кто их убил…

У меня не было ни малейшего сомнения, кого следует винить в их смерти. И не важно, что для одного человека это было нереально. Он уже доказал, что выступает в непонятном сговоре с рациональным миром и мало подчиняется его законам.

Отнять так просто жизни людей, просто потому что тебя об этом попросили…

От немого шока я никак не мог перейти к вопросу — что делать мне?

Не оглядываясь и не оборачиваясь, я тупо шел вперед.

Я получил желаемое, а значит мне нужно расплатиться. От осознания этого каждый волосок у меня на теле встал дыбом, причиняя зуд и раздражение. Я потер шею, стараясь справиться с приступом удушья.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Выдох.

Я не спросил, что значила его фраза, что он хотел от меня получить, и это могло означать смертный приговор для меня. И, может, я еще позавидую тем, чьи тела болтаются на шпажках.

Он был не просто убийцей, он был самой смертью, потому что я не знаю людей, не боящихся руки костлявой, вернее не знал.

Он ни разу не испугался, или даже не занервничал. Ни когда мы были в том каменном тупике, ни когда шли по улице, и нам навстречу выскочили те гончие, ни когда он с легкостью пообещал убить ради меня.

Сомнений не оставалось: он худшее творение нашего уродливого мира.

Он тьма.

Он ужас.

Он моя смерть.

— Привет, — приторно сладкий голос затмил мрак вокруг меня.

Темно-синие глаза сверкали из пустоты.

Локи.

Белый круглый шар пялился на меня немигающим оком вот уже бесконечное море человеческих жизней. Менялись декорации и актеры, но пьеса оставалась все та же: нудная серая тягомотина, растягиваемая пустым тщеславием и избытком времени этих муравьев.

Сидя на самом краешке каменной глыбы, возведенной рабским трудом или, как они говорили — «гением человеческой мысли». Я в миллиардный раз наблюдал столь знакомые картины: воровство, прелюбодеяние, гордыня, тупость, лень, убийство, и сердце мое согревала… радость.

Наконец, при правильном освещении умного режиссера они показали худшее, на что были способны, извлекая из каждого грязного уголка души все свои попрятанные пороки и мерзости. Вот она — правда! Вот оно то, о чем я миллиарды тысяч раз твердил своему брату, этому светловолосому твердолобому ослу, что не желал видеть истину, когда она стояла перед ним во всей своей уродливой красе.