Константин Соловьев - Раубриттер (I. - Prudentia)

- Гу…

- Он выдал вас, господин маркграф. Раскрыл ваши черные замыслы императорскому суду. В некотором смысле он нарушил клятву верности, пойдя против своего сеньора, которому присягал, но данной мне властью я прощаю его за это, поскольку он руководствовался при этом не личными помыслами, а благом франкской империи.

Лаубер улыбался. Гримберт видел это отчетливо, вплоть до мельчайшей морщинки на породистом лице графа Женевы.

Лаубер. Сердце сделало еще несколько неуверенных ударов и затихло, впрыснув в кровь жгучий черный яд. Мыслей не было – пропали, растворились, зазвенели хрустальными осколками по каменному полу.

Лаубер. Человек, выигрывающий в шахматы у папского камерария. Самодовольный, самоуверенный, хладнокровный.

Тринадцать лет.

Самый большой хитрец обманул самого себя. Паук, запутавшийся в собственной паутине.

Лаубер. Он улыбался.

Гримберт бросился на него по-звериному, всем телом, не отдавая себя отчета, что делает. Почувствовал лишь, как превращаются в стальные крючья пальцы. Разорвать горло. Голыми руками. Впиться. Рвать, чувствуя на губах его кровь. Схватить и…

Он успел сделать два или три шага. Потом что-то с силой снаряда ударило его в правый бок и тело, казавшееся гибким и сильным, вдруг скомкалось прямо в воздухе, рухнуло, мешком тряпья врезавшись в мраморные плиты пола. Гримберт попытался подняться, но второй стражник уже был рядом – пнул стальным сабатоном по руке, заставляя его упасть лицом в пол. Во рту разливалась кровь, густая и сладкая - как миндальный крем на тех пирогах, что мастерски готовил его повар в Турине.

Приор Герард вскочил со своего места. От гнева разлагающаяся кожа на его лбу побагровела и пошла кровоточащими пузырями.

- Это не просто мятеж, маркграф! Повернув оружие против своих и заключив договор с лангобардами, вы сами впали в ересь! Вы совершили преступление не только против рыцарской чести и своего сюзерена, но против Господа нашего и Святого Престола! Господин сенешаль, соблаговолите отдать этого мерзавца в мое распоряжение. Его ждет церковный суд!

Алафрид некоторое время молчал, глядя на пергаментный листок. Судя по тому, что глаза у него не двигались, как двигаются обычно у читающего, сейчас он был поглощен больше собственными мыслями, чем написанным.

- Нет, - спокойно и веско произнес он, - Маркграф Туринский в первую очередь виновен перед его величеством, а значит, будет нести ответственность перед светским судом. Сейчас его судьба в моих руках.

Гримберт больше не делал попытки подняться. Боль от пинка стальным сапогом терзала его внутренности, как голодный пес терзает утробу дохлой коровы, с хрустом вырывая из нее куски рубца. Крик мог бы приглушить боль, но Гримберт знал, что не закричит, даже если его будут резать на части. Только не перед лицом Лаубера.

Слава Богу, подумал он, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, кроме боли в боку. Слава Богу, Алафрид все еще на его стороне. Он все понял, этот мудрый старик. Понял, что это клевета, и не отдаст его на растерзание Святому Престолу. Ох, он хитер, этот господин сенешаль, куда более хитер, чем хочет казаться. Кроме того, он дорожит памятью своего друга, погибшего под Женевой тринадцать лет назад.

Все образуется, тихо запела какая-то жилка в выворачивающемся наизнанку от боли животе. Алафрид не оставит тебя в беде. Он выглядит суровым, но лишь для того, чтобы не вызвать подозрений у заговорщиков. Он уже понял, что происходит – давно понял. Он изобразит всамделишный суд, чтобы никому в голову не закрались подозрения. Объявит расследование, может, даже вызовет из Аахена дознавателей. Нарочно потянет время, развязывая ему, Гримберту, руки. Это хорошо. Ему нужны будут свободные руки – и время.

В этот раз – никаких планов. Гримберт мысленно оскалился. Он был слишком милосерден и поплатился за это. Лаубер перехитрил его. Клеф обманул. Гунтерих предал, нарушив клятву верности. Герард, Теодорик и Леодегарий – оклеветали. Нет, теперь его оружием будут не слова…

Алафрид медленно поднялся со своего места, возвышаясь над всеми сидящими. Его лицо было столь торжественно, что смолк даже шепот в углах зала.

- Что ж, обстоятельства ясны и я не вижу необходимости затягивать дело. Именем его величества императора империи франком Конрада Четвертого, я признаю Гримберта, графа Туринского, в преступлении против трона, а именно – в нарушении вассальной клятвы, попытке мятежа и сговоре с врагом.