Константин Соловьев - Раубриттер (I. - Prudentia)

Последним, к его облегчению, был Алафрид. Господин императорский сенешаль занимал почетное место по центру стола, молча разглядывая какие-то бумаги. Его лицо казалось осунувшимся, постаревшим, словно за последние семь дней все чудодейственные снадобья столичных лекарей выветрились из его крови, приоткрыв на миг истинный возраст. Всех прочих, мемория-протоколиста, пару слуг-сервусов и стражников Гримберт не удостоил взглядом. В пьесе, которая должна была здесь разыграться, никто из них не играл значимой роли.

- Гримберт Туринский, маркграф! – возвестил герольд где-то позади.

В тоне его голоса не угадывалось надлежащего титулу почтения, он звучал как-то сухо и по-деловому. Да уж, подумал Гримберт, пытаясь сдержать кислую усмешку, кажется, меня пригласили не на бал. Как будто кандалы на руках напоминали об этом недостаточно явственно.

- Ваше сиятельство граф, мы пригласили вас сюда, чтобы предоставить вам гарантированное законом империи право защитить себя, - Алафрид провел рукой по лицу, словно пытаясь разгладить появившиеся на нем морщины, - После чего определить вашу судьбу.

Гримберт ощутил едкую изжогу, от которой едва не заслезились глаза. Если бы гнезда нейро-шунтов не были бы пусты, он решил бы, что «Тур» вновь накачал его какой-то тонизирующей дрянью.

- Определить мою судьбу? Не много ли вы на себя берете? Я – вассал его величества, определить мою судьбу вправе только императорский суд!

- Я и есть – императорский суд, - отчеканил Алафрид строго и спокойно, поднимая на него глаза, - И императорский палач, если понадобится.

Гримберт прикусил язык, сдержав приготовленную было тираду. В кресле напротив него восседал не Алафрид. Это был механический голем, сработанный в секретных императорских мастерских Аахена, воплощенная в металле и пластике функция, напялившая на себя содранную с Алафрида кожу и облачившаяся в его одежды. Столь бездушная, что невольно казалось, сядь на нее муха - мгновенно умрет, шлепнувшись на бумаги перед ним. Не человек – заведенный механизм с пружиной из нержавеющей стали внутри.

Гримберт невольно стиснул зубы. Еще в камере, зная, что его ожидает, он подготовил подходящую речь. В меру язвительную, в меру остроумную, пересыпанную сарказмом и тонкой лестью, призванную смутить вражеские порядки, лишить их инициативы и координации, запутать, закружить в водовороте смутных намеков, странных допущений и немыслимых догадок... Однако эта речь умерла, так и не родившись, под взглядом императорского сенешаля.

Гримберт только сейчас понял, что гнело его с того самого момента, когда он переступил порог зала. Не оковы, к их весу он давно привык. Какая-то царившая в воздухе противоестественная сухость сродни той, что он ощущал незадолго перед штурмом, в лангобардской степи. Речь не пригодится, вдруг осознал он. Потому что в этом зале не будет ничего такого, чего он ожидал, к чему внутренне готовился. Ни громких обвинений, ни шумных ссор, ни пафосных воззваний или лицемерных клятв. Люди, собравшиеся здесь, тоже казались сухими и неестественно сосредоточенными, будто явились для того, чтоб завершить какую-то скучную и не представляющую интереса формальность. Как жрецы, совершающие тягостный ритуал в честь давно умершего бога.

Он бессилен был вызвать в них даже ненависть.

- В чем меня обвиняют? – спросил Гримберт, сохраняя непроницаемое выражение лица.

- В катастрофе, - резко ответил сенешаль, - В самой страшной катастрофе франкского войска за последние двадцать лет.

Громкие слова нужны лишь для того, чтоб колебать воздух. Самые важные вещи в мире, будучи облеченными в слова, почти не порождают воздушных колебаний.

- Мы не взяли Арборию?

Сенешаль вновь опустил взгляд на бумаги.

- Мы взяли Арборию. Только эта победа мало чем отлична от поражения. У этого штурма уже появилось название. Похлебка по-Арборийски. Это и была похлебка. Сваренная на костях лучших рыцарей империи.

- Однако победа за нами! - Теодорик Второй приосанился в своем кресле, демонстрируя жирные складки на тощей шее, - А это уже кое-что да значит!

Алафрид поморщился. Он явно испытывал отвращение к этому брюзгливому бесцеремонному выпивохе, однако сейчас это служило слабым утешением для Гримберта. Все эти сидящие вокруг фигуры – лишь декорации, понял он, нужные для обрамления процесса, как картонные деревья обрамляют театральную сцену.

- Мы взяли Арборию, - подтвердил сенешаль спокойно, - Но потеряли всю Лангобардию. После чудовищных потерь армия обескровлена и нуждается в долгом восстановлении, в то время как лангобарды, напротив, получили возможность собрать резервы и подготовить укрепления. Если мы попытаемся продолжить путь на восток, каждый наш шаг придется столь щедро поливать кровью, что впору высадить лес.