Ольга Ворон - Сезон охоты на единорогов

Он ещё пару секунд возился с доской прилавка и меня не осознавал. А я… Я ничего не делал. Стоял и ждал, когда он, наконец, доломает столешницу и отбросит последнюю мешающую проходу доску. Когда она полетела в сторону, мужик шагнул вперёд, поднял взгляд. И напоролся на меня.

Простецкая физиономия, собранная яростью в морщины, словно кулак, на миг даже оплыла от удивления. Вот ведь — не было ничего впереди, а тут раз — и препятствие. Да какое! Стоит на пути кряжистый мужик, ростом не мал и не велик, хмурится и ждёт. От таких, спокойных, и не знаешь, чего ждать. Они, спокойные эти, могут чего угодно сотворить, и сдвигать их с места — дело сложное, не по пьяной лавочке решаемое. Все эти размышления бодрым галопом проскакали по роже пьянчуги. Это со слабыми он оказывался силён, а, как напоролся на кого покрепче, так захотел сразу отыграть всё обратно. И я стоял молча, давая ему такую возможность.

Мужик зло сопел, стискивал кулаки, но с места сходить не торопился.

— Ты чего тут? — наконец севшим голосом поинтересовался он.

— А ты чего? — также хрипло, подстраиваясь под него, отозвался я. И позу скопировал, и кулаки собрал, и набычился.

— А это… — растерялся мужик. — Водки надо.

— И мне надо! — угрюмо ответил я, и тут же расстроенно цокнул языком: — А нету!

Пьяница пожевал губами, явно борясь с тошнотой, дёрнулся туда-сюда кадык, расстроенный взгляд тоскливо обежал зал вокруг.

— Чё? Совсем нет?

— Вот те крест, — нету! — дожал я.

Мужик сразу как-то сник, словно воздух спустили.

— Ну чё-как? Пойду я… — сообщил он, отворачиваясь и сразу же чуть не заваливаясь на поломанный прилавок. Восстановил равновесие и, с трудом сориентировавшись в зале и найдя оплывшими глазами выход, уверенно порулил туда, себе под нос бубня: — У, Кузька, я тебе хвост-то накручу — поить и не похмелять! И курве своей скажи — не по-людски ж это! А у Василича самогон должен стоять…

Я проводил взглядом пьяницу, убедился, что дверь он уверенно преодолел, и повернулся к Фее.

Она уже поднялась на ноги, оправила блузку, длиннополую юбку и теперь ходящими ходуном пальцами пыталась вытащить из волос прилипшую наклейку ценника.

И, наверное, можно было подойти и помочь. Но сделать это — значит перейти границу рока. Это не мелочь, вроде спасения от пьяного недоброжелателя, а серьёзное переплетение судеб. И, как бы ни хотелось, а делать этого нельзя. Поэтому я стоял и смотрел на то, как дрожат тонкие белые пальцы, как медленно возвращается румянец на нежные щёчки и осмысленным становится взгляд.

Девушка отбросила в сторону скатанный в липкий шарик ценник и посмотрела на меня снизу вверх. Смущённо прикусила губу и тут же прикрылась ладонями от испуга:

— Ой, а водки вправду нельзя, — виновато прошептала она. — Дядя Стёпа не велит в будни продавать.

Понятия не имею, что за такой важный начальник «дядя Стёпа», но для местных, видимо, авторитет похлеще сказочного тёзки — милиционера. Оставалось только пожать плечами:

— Ну, нельзя, так нельзя.

И улыбнуться. Мягко, чтобы не испугать и так зашуганное нежное создание.

Тем более что улыбаться хотелось само по себе. Как когда-то, очень давно, хотелось радоваться без повода, смеяться над несмешным, плевать на преграды и ходить по воде. И, сдерживаясь, я сделал шаг назад. Ещё один. И подальше от огромных васильковых глаз, подальше от мягкости дивных волос, подальше от кожи, пахнущей ароматом нежности и осмысленности жизни. Шаг за шагом — к своему рюкзаку, к своей линии судьбы.

Набросил лямки рюкзака на плечи, и только тут дивное создание очнулось от происходящего:

— Ой! А вам больше ничего не надо?

Эх, девонька, если бы ты знала, как многое мне нужно! Смять бы всю судьбу, как неудавшийся меч в один бесформенный кусок, и снова бросить в огонь. Да перековать бы всю линию жизни. Чтобы остаться где-нибудь, осесть надолго, рядом с соратниками, женой и детьми. Да только в магазине это не купишь…

Обернулся на витрину. Вот и сделан выбор — без выбора. Навскидку назвал продукты. И даже не удивился про себя, что так легко и быстро получилось.

А Фея быстро уложила названое в пакет и подала мне через пролом в прилавке, испуганно краснея:

— Только можно без сдачи?

Можно и без сдачи.

И приторочив сумку сверху к клапану рюкзака, я пошёл на выход. И посмел только кивнуть на прощание. И — дальше, дальше, по своей дороге судьбы, не переплетаясь с чужой, не путая её тропы.