Ольга Ворон - Ангелы - Анабазис

— Девонька…

— Уходи! — она зло тряхнула волосами. И теперь пробудившиеся змеи подняли сонные головы, зашипели, трогая воздух раздвоенными языками. — Уходи сам или я прикажу гнать тебя!

Михаил одёрнул руки из-под змеиной атаки и отшагнул.

Она стояла тонкая и хрупкая. Беззащитная. Одинокая. Живая. Женщина. Все, что и было в ней мистического, — только бьющиеся клубком гадов волосы. Но они — не защита от тоски и боли. И они — не препятствие для сильных ласковых рук. И можно сейчас, прямо в эту минуту, шагнуть под укусы чешуйчатых голов, схватить за плечи, развернуть и впиться в губы. И она растает в руках, позволяя себя ласкать. Волосы лягут широкими тугими волнами, утихнут, словно океан в безветренности… А губы будут солёны от слёз, и он закроет глаза, чтоб не знать, чьи это слёзы. А потом… Будет жизнь. И он уже знает, какая…

Смотря на бешеное биение клубка тонких змеек, Михаил сделал шаг назад.

Потом — ещё один.

Михаил прикрыл ладонью слезящиеся глаза от остро жалящего света и взглянул против солнца. Сквозь частокол коричневых стволов и красно-бурый вал кустарников меж ними несложно было заметить человека в чёрном. Полынцев сидел на комле рухнувшей сосны у самого края поляны. Спина сгорблена, плечи опущены. Как не старались тэра, а восстановить людей полностью оказалось им не под силу. Да и дорога сюда, на точку контакта, по заросшим склонам гор не мёд. Одно хорошо — в отличии от мира стерв, тут было солнечно, прозрачно и тепло.

— Устал вояка, — хмыкнул Медведев, вглядываясь в спину Степана, и, подволакивая ногу, двинулся к раверснику. Игнорируя шум в голове и подкатывающую тошноту. Не то, чтобы было зачем. А просто так нужно.

Степан скосил глаза и повёл плечами, когда услышал за спиной шум движения. Михаил ухмыльнулся про себя: «Ну, вот — пробирается медведь сквозь густой валежник… А неделей раньше он бы меня и не учуял!». Подошёл, встал сбоку от раверсника, не позволяя себе даже взгляда в его сторону: если захочет — сам поймёт. С востока сверкала залысиной высота, с запада серебрились облака, с юга солнце заливало кроны. Полынцев молча полез в карман и вытащил смятую белую пачку с красующимся мишенью красным кругом. Встряхнул. Посмотрел. Даже пальцами внутрь залез. Пусто. Смял в кулаке бесполезную обёртку, хотел, было, выбросить, но, покосившись на стоящего рядом, сунул обратно в карман. Топтыгин на его памяти ни разу не бросал в лесу окурки. Не взглянув, Михаил тоже потянул из кармана пачку. Золотистая коробочка, промятая до формы блина, после встряхивания как последним зубом оскалилась единственным белым фильтром. Медведев нахмурился, покосился на раверсника — тот сидел, не глядя на стоящего рядом. Вложив сигарету в губы, Михаил вытащил из другого кармана спички. Восковая сера мгновенно занялась от удара о коробок по касательной. Но Полынцев на знакомый звук не обернулся. Таёжник закурил на неглубокий осторожный вдох и, сделав пару неловких шажков, тяжело опустился на комель рядом с раверсником. И подал ему сигарету. Тот принял, благодарно кивнув, и затянулся.

Теперь, когда всё осталось позади, перед самым возвращением домой, сердце сжало предчувствием будущности. Там, в ситуации за-пределья, думалось только о том, что бы вернуться. И прощание с тэра сквозило радостью понимания, что до дома осталось несколько шагов. Может быть, именно это понимал Яромир, усмехающийся чему-то своему. Он не первый раз возвращался. И потому на прощание пожал руку и коротко сказал «Зови!». Знал, что придётся. Никто — ни «Р-Аверс», ни Сваро-га, ни своё же начальство — в покое не оставят. И самое меньшее, что ждёт…

Михаил кашлянул:

— Однако, трибунал… Расследование и всем подружкам по кружке.

Раверсник молча мусолил фильтр.

— Ага, — лениво отозвался он.

И передал сигарету обратно. Михаил хотел было отстранить, — мол, докуривай, — но потом подумал, что прозвучит это как бравирование своими возможностями и обвинение в слабости, и сигарету взял. Дымок сизой змейкой свернулся-развернулся, поиграл кольцами и пополз ввысь.

— Общее командование на мне. Приказ мой. С меня и начнут, — сплюнул Степан и сцепил ладони. — Ты в это дело не суйся. Главное, потянуть подольше, а там, может, и отвяжутся. Слишком уж всё закручено… Своих сам, думаю, научишь, что надо говорить…

Уставшие глаза слезились от обилия света, болящее тело пронзалось холодом под порывами ветра, и даже ломота в суставах не отступала под тёплыми лучами.