Франсис Карсак - Избранные произведения в одном томе [Компиляция]

Как-то ночью он нашел то, что искал так долго: магическую формулу, позволяющую подняться в места проживания богов. Так он попал в большой зал, расположенный за пределами пространства, в большой зал, в котором собрались боги. Они спали, утомленные своей вечностью. Из рук Хакну, верховного бога, выскользнула Книга Бытия, содержащая магические формулы, с помощью которых из первоначального Хаоса бралось нужное. Хор-Атла бесшумно приблизился, полистал книгу и отправил богов в небытие. Его охватила огромная радость. Его мечта осуществилась! Теперь бессмертие, всемогущество и всезнание будут принадлежать ему! Он жадно прочел все книги и узнал таким образом все тайны Вселенной. Он стал богом!

И тогда ему сделалось скучно…

Это ж надо быть таким дураком!

За мою уже достаточно продолжительную жизнь несносный характер не раз меня подводил, но никогда еще я так не жалел о вспышке гнева. Подумать только: в моих руках был секрет межпланетного общения, быть может, даже межпланетных путешествий… а я все разрушил, тупо, в порыве дурного настроения.

Это случилось уже довольно-таки давно. Три года тому назад, если быть точным. И вот уже три года я каждое утро встаю перед зеркалом и с горечью повторяю: «Жак Бернар, ты — осел!»

Ладно! Какой смысл плакать над пролитым молоком, как любила повторять моя старая тетушка. Вот как все было.

6 апреля 1955 года — будь проклят тот день! — явившись в институт, я сразу же отправился в чертежный зал. Накануне я оставил там целую серию крупных геологических профилей, которые нужно было скопировать на кальку и покрыть штриховкой. Чертежником у нас тогда работал — да и сейчас работает — весьма своеобразный тип, молодой кретин, напрочь лишенный инициативности, но превосходно выполняющий запрашиваемые чертежи. когда ты ему все подробно растолкуешь. Это безликое, предающееся грёзам, вечно сонное существо, преисполненное болезненной раздражительности. Не берусь объяснить, как ему вообще удается провести прямую линию, тем не менее, факт есть факт: он вычерчивает линии абсолютной прямизны с размеренностью автомата. Когда я вошел в зал, он как раз заканчивал штриховать последний профиль — с одной стороны его приоткрытого рта болтался высунутый от усердия язык, с другой торчал, словно приклеенный, вечный, уже погасший окурок.

— Вот, патрон, готово. Пришлось с полночи проработать, чтобы успеть к утру.

Он гордо протянул мне рулон чертежей. Я схватил его, развернул — и не сдержался:

— Кретин! Неандерталец! Питекантроп! Я же сказал: «непрерывная штриховка», диплодок вы безмозглый! А вы мне что сделали? Штриховку прерывистыми линиями! Да еще неравномерно расположенными! Точки, тире — и все это абы как! Точка, точка, черточка, точка, черточка! Черт бы вас побрал! Никогда не знаешь, когда поручаешь вам что-нибудь, что из этого выйдет! Боже правый, да вы мне сейчас все переделаете, и немедленно!

Я в ярости скомкал весь рулон и наклонился, чтобы бросить его в погасшую печь.

— Подождите, патрон! Похоже, я потерял один оригинал!

— Только этого не хватало!.. И какой же?

— Профиль большого карьера Дельпон!

Разгладив листки, я вытащил обозначенный профиль.

— Хорошо. Сделаете вот с этого. Только на сей раз без фокусов, или вылетите с работы к чертям собачьим!.. Да и вообще, — добавил я, уже смягчаясь, — как вы могли учудить такое?

— Не знаю, патрон. Работал поздно, похоже, задремал немного. Я был очень уставший, но знал, что это срочно и…

Мне стало жаль его, так старавшегося как можно лучше выполнить порученную ему работу, но получившего лишь нагоняй.

— А вот этот? Вы же как раз заканчивали его, когда я вошел.

— Ну так, когда я утром увидел, что у меня все остальные чертежи покрыты нестандартной штриховкой, то решил, что и этот сделаю таким же, чтобы все ваши фигуры выглядели одинаково.

Обезоруженный его простодушной искренностью, я расхохотался.

— Ладно, ничего страшного. Сделайте заново по черновым наброскам. А что касается профиля карьера Дельпон, то я занесу вам его после обеда. На утро вам хватит работы и с другими.

И я бросил рулон, снова уже смятый, в печку.

В тот день я был очень занят и совершенно забыл про свернутую в комок чертежную кальку, оставшуюся в моем кармане. В половине двенадцатого я покинул институт и отправился домой на обед. Я был весь на взводе — все утро пришлось принимать докучливых посетителей — и сердился из-за того, что не мог, за неимением иллюстраций, немедленно передать для печати уже готовую статью. Я пообедал в таком хмуром молчании, что в конечном счете жена поинтересовалась: