Екатерина Бердичева - Скошенная трава [СИ]

Айка, присаживаясь на постель и наполняя лекарством шприц, вспоминала, как нашла ребенка среди развалин высотных домов на Тимирязевской. Когда из центра шла взрывная волна, то первый дом, разрушаясь, навалился на второй, а второй — на третий. А этот, последний, оперся согнутым боком о маленькую кирпичную девятиэтажку, спрятавшуюся за ним от удара, и заодно послужившую подпоркой. Верхние этажи рассыпались вокруг бетонно-кирпичной крошкой, но нижние этажи, треснувшие по всем стенам, удобно лежали на крыше маленького и выносливого советского дома. Тогда Айке было четырнадцать лет, и еще были живы родители…

Они шли на Савеловский, не прекращавший работу ни на один день, рынок, менять автомобильные аккумуляторы на крепкую обувь и одежду. По темно-серому небу непрерывно неслись черные облака, а свист ветра заглушал остальные звуки. Иногда прорывался холодный дождь.

— Сегодня правильный ветер, — сказал Айкин отец Шамил, работавший инженером-электриком на одном закрытом предприятии в те счастливые времена, когда небо было голубым, а тучки — белыми, — радиацию сдувает на восток и можно идти без респиратора.

Очередная навалившаяся на небо туча неожиданно разразилась крупным пятисантиметровым градом, и семья укрылась в развалинах склонившейся высотки. Град не кончался, и становилось все холоднее. Отец обнял сильными руками маленькую и хрупкую мать, истончившуюся за этот безумный год выживания до сорока пяти килограмм и, присев на камень, посадил ее к себе на колени. Айке стало скучно. Как всякий подросток, она любила движение, а любопытство и желание найти что-то интересное гнало ее по скрученным конструкциям вверх, на замершие в неустойчивом равновесии этажи.

— Айше, там может быть опасно! — тихо сказала ей вслед мать.

— Не переживай, — услышала Айка голос отца, — наша девочка шустрая и быстрая. Она не упадет!

— Вся в тебя! — ответила мама. — Умница и красавица!

Отец засмеялся:

— Лучше бы в тебя. Я так люблю зеленоглазых блондинок!

— А я — смуглого брюнета. И еще — его самую лучшую в мире дочку!

Айка улыбнулась: родители всегда нежно любили друг друга, хотя все кругом говорили, что непонятно, на чем держится их брак, ведь Шамил имел турецкие корни и был мусульманином. А его жена Вера — русская православная христианка, по воскресеньям посещающая с крещеной в православную веру Айкой службы в церкви. Отцы и матери ее одноклассников сходились и расходились, провозглашая каждый свою правду. Дети втихомолку плакали. А плод любви двух разных вер и культур искренне не понимала, как можно, вступив в брак и живя вместе, не баловать женщину и не относиться с уважением и вниманием к мужчине — защитнику домашнего очага от грубого внешнего мира и добытчику-кормильцу. Айка видела ласковое и теплое отношение родителей друг к другу и просто была уверена, что когда-нибудь и в ее жизни появится тот, кого она будет любить и бесконечно доверять. Отец с матерью, искренне любя свою единственную дочь, в свою очередь, учили и развивали ее, как только могли.

Девочка поставила ногу на вывороченную из бетона и перекрученную арматуру. Придерживаясь за кусок стены, она ловко забралась в дыру между плитами. Здесь когда-то была квартира… В сохранившемся оконном проеме до сих пор болтались на карнизе чудом не сгоревшие тюлевые занавески с запорошенным черным пеплом цветочным рисунком. Сломанная мебель вывалила наружу свое нутро. Нигде ничего не было. Значит, здесь уже полазили. И Айка, в одном месте прыгая, в других — подтягиваясь на руках вверх, упрямо карабкалась по обломкам. Внезапно она услышала посторонний звук. Тот, которого в этом умершем доме просто не должно было быть: тихонько, на одной ноте, с небольшими перерывами, кто-то тоненько скулил.

— Щенок! — ахнула девочка и полезла на звук.

Небольшая перебежка по балке и она вошла в уцелевшую комнату. Окна в ней были забиты мебельными щитами. В дверном проеме висел ковер. На наклонном полу высокой стопкой набросаны одеяла и подушки. В них лежала лицом вверх мертвая изможденная женщина. У ее холодного бока одеяло то вздымалось, то опадало. Айка подошла поближе и приподняла покрывало. На нее из холодной темноты смотрели две крошечные розовые пятки. И они шевелились.

Девочка тут же стянула перчатку и просунула внутрь руку. Нащупав маленькое тельце, она намотала на кулак одежду и дернула на себя. Из-под одеял и покрывал ей в объятья вылетел крошечный сморщенный комочек живой плоти. Айка положила ребенка на руку и расправила складки на замызганной и длинной рубахе. Личико чистое, без язв. Айка бесцеремонно задрала рубашку, а потом спустила штанишки. Тельце тоже было чистым, но очень истощенным. «Наверное, не если несколько дней, да и не пили…» Ребенок, а это была маленькая девочка, раскрыла зубастый ротик и тихонько мяукнула. Айка положила ее рядом с умершей матерью и, сняв с ремня флягу, отвинтила крышку. Там была чистая кипяченая вода с толикой спирта. Приподняв головку и оттянув подбородок, Айка, не касаясь флягой губ малышки, осторожно влила ей в рот глоточек жидкости. Девочка, не открывая гноящихся глаз, вытянула в пустоту руку, нащупывая источник драгоценной влаги. Айка капнула еще. Девочка почмокала губами, словно смакуя неожиданный дар, и улыбнувшись, неожиданно громко сказала: — Бела…