— Ты не принес, — голос был лишен каких бы то ни было эмоций.
— Верно, — водитель развел руками. — Я наколол тебя, Леггер. Он заплатил мне куда большую цену, нежели ты… Свежатинка как раз мне подходит, а не то дерьмо и рухлядь, что тырит Фронт.
Она перевела камеру на лицо человека, стоявшего у джипа. Зеркальные очки сверкали на солнце, но очертания лица под ними все равно можно было разглядеть — узкое, но без высоких скул, как у того, что стоял напротив. По лбу бежала струйка пота.
— Я этого ожидал, — невероятная усталость скрывалась за ровным тоном его речи. — Ты ведь никогда по–настоящему не был на моей стороне.
Водитель в ответ лишь пожал плечами да утер рукою пот со лба.
— Да… ну, в общем, вот такие вот дела. — Он посмотрел куда–то вверх. — Вот и все. Мы ведь всегда разными делами занимались.
Серебряные линзы снова блеснули.
— Ты живешь ради Смерти, Леггер, а для меня она, напротив, — лишь средство существования.
Рука, державшая камеру, задрожала. Она почувствовала, как воздух с шумом вновь вошел в ее легкие и в ушах застучала кровь.
«Может, все на этом и кончится. Надо же — нестыковка придется нам разрабатывать другой план. И может, все завершится куда страшнее».
Но тот миг, та конфронтация уже были вне досягаемости их зрения, неумолимо приближаясь к ним дюйм за дюймом.
— Может, так оно и есть. — Никакого гнева, никакого чувства, что тебя предали.
Ну так почему тебе не вернуться и не заняться своим делами. А? — Я просто хотел, чтобы ты знал… — водитель подошел к дверце джипа, — о том, что произошло. — Хорошо. Ты это сделал… а теперь можешь идти…
Тип в зеркальных очках сел за руль.
— Тебе тоже пора сматываться, Леггер… Я ведь сказал ему, что ты будешь здесь. Это было частью нашей сделки.
Молчание, всего лишь миг, за который сердце успело сделать один удар.
— Я знаю, — промолвил Леггер, — я всегда знал, что ты меня сдашь. Убирайся отсюда! Ты уже добился своего!
— Не сработает, Леггер… Тебе уже не удастся выйти сухим из воды.
— Лучше уходи…
— Конец словам столь плоским и невыразительным.
Двигатель джипа взревел, водитель нажал на сцепление, развернул машину и покатил по серпантину вверх, разбрасывая колесами гравий.
В течение нескольких секунд камера отслеживала подъем джипа из котлована и лишь затем была переведена на одиноко стоявшую в отдалении фигуру. Он повернулся и посмотрел прямо на нее, словно бы камера уже не в состоянии была спрятать ни ее лица, ни состояния ее души. И теперь уже не осталось никаких пространств и расстояний. И тем не менее, все еще так далеко. Ее голос сорвался с высушенных солнцем губ:
— Еще есть время.
Странный эффект ее собственных слов с задержкой на пленке между ними стало многие мили.
У тебя же ничего.
— И прежде чем Стрезличек сюда доберется, мы уже будем далеко… и начнем разрабатывать совсем иной план, какой–нибудь иной способ, как к нему подобраться, где у тебя будет шанс.
Данный аргумент реализовался в то, что она стала умолять в открытую.
— Пойдем, — сказала она, чувствуя, как металл камеры прилипает к ее влажным ладоням. — Пока еще есть время.
— Нет, — и пространство резиновым и растянулось на ради этого сюда приехал.
— Но ты ведь не можешь., никакого оружия, кроме себя.
Как только она это сказала, то сразу пожалела об этом, осознав, что теперь между ними бесконечность.
«Теперь я его навсегда для себя потеряла».
Больше уже никаких слов не последовало. Он отвернулся и пошел прочь. Она тоже автоматически повернулась и пошла вслед за ним с камерой в руках, пока он не скрылся из вида. Микрофон уловил звук затарахтевшего мотора грузовика, который стал удаляться, и через несколько минут над карьером повисла полная тишина. Она подняла камеру в небо, но так ничего там и не увидела.
«Я засомневалась в нем и потому потеряла. А может, я вовсе никогда и не имела его! Наверное, все–таки он всегда был сам по себе».
Он вернулся с ружьем в руках, прежде оно всегда казалось таким большим. Она поймала его в объектив крупным планом.
— Ты ничего не понимаешь, — промолвил он, вставляя обойму. — Даже если бы я захотел, то не смог бы уйти. По крайней мере сейчас.
— Я знаю, знаю.
Серый, испещренный фосфорическими точками мирок расплылся в жгучие слезы. Так вот значит, где он, конец. Конец Всего. Все дороги сузились и свернулись для того, чтобы привести их сюда. И никаких остановок или поворотов назад.
«И что мне остается делать? Ничего, кроме серого мирка за стеклами линз объектива… А все остальное было растеряно по пути… А потому я постараюсь запечатлеть все до последней детали, и пленка, подобно черной границе, окружит нас. Ведь ради этого мы сюда и приехали».
Читать дальше