Тимур Машуков - Гром над Академией. Часть 1

– Да!!! – восторженно заорал демон. – Я в раю, в смысле, в аду, в смысле, ну вы поняли… Пьем – и по бабам. И пусть содрогнутся небеса и тряхнет ад от гулянки трех «красавчегов». Я не я, если мы не оприходуем половину академии, а у второй не возьмем телефон… Наливай, хозяин, будем пить…

– Перун Громовержец, – мысленно взмолился я. – Дай мне сил пережить этот вечер! И чтобы завтра академия стояла на месте…

Камера, в которую меня поместили, была пропитана вонью нечистот. Охранники, не особо заботясь о моем состоянии, споро приковали меня к стене за руки и, не обращая внимания на мои гневные крики, молча удалились.

В то, что меня реально будут пытать, я не верил. Ну, нарушил несколько правил, что ж, за это жизни лишать? А Вяземский, конечно, мразь. Интересно, что он наговорил Давыдову, что тот такой серьезный стал? Ну ничего, надо только выждать немного – и все уладится. Нет таких проблем, которые нельзя было бы решить деньгами. А свое потом возьму, и еще больше заработаю. Всех со свету сживу – и начну с Громовых! Не в лоб, как сейчас, а потихоньку. Такие дела шума не любят.

Так, а если предположить, чисто гипотетически, что мог рассказать Вяземский Давыдову. О чем таком он знал, за что меня могут казнить? Все, что приходит на ум – это связь с Римом. А что об этом знал этот дурак? Да почти ничего. Только то, что я, как и многие другие, брал деньги у Сфонцо. Но тот уже ничего и никому не расскажет. По слухам, сгинул где-то в России, хотя тела так и не нашли…

– А если не сгинул? – внутренне холодея, подумал я. – Если его взяли люди из Тайной Канцелярии? Тогда мне точно конец. Связь с папой Римским мне не простят, учитывая, какие напряженные отношения сейчас с Римом. И сказками о торговом сотрудничестве тут не отделаешься.

Тогда что мы имеем, если предположить худший вариант? Сфонцо арестовали, и он все выдал. Как умеют добывать информацию люди Давыдова, я знал очень хорошо. А худший вариант – это обвинение в государственной измене и позорная казнь через повешенье. Родовой герб сломают, оставшихся членов рода вышлют из России, оставив без гроша в кармане. Давыдов, собака бешенная, разбираться не будет, на всех петлю оденет. Значит, надо придумать, что ему сказать. Кинуть маленькую кость, чтобы до большой не добрался.

В этот момент мои размышления прервал звук открывающейся двери в камеру. Двое дюжих охранников притащили что-то, весьма отдаленно напоминающее человека, и приковав его к койке, что стояла в камере, удалились. Вместо них в камеру зашел низенький сухой старичок с хитрой улыбкой на губах и каким-то дьявольским светом в глазах.

– Здрав будь, князюшка, – низко поклонился он. – Не обижают ли тебя мои остолопы? Есть ли нужда в чем? Вина заморского, али кушаний с ресторана не желаешь? За мзду малую все доставим тебе. Зачем хорошего человека мучить. Коли есть пожелания, только скажи, вмиг все исполню.

– Пусть меня снимут со стены, – процедил сквозь зубы я. – И переведут в нормальную камеру, а не в такой клоповник.

– Да как же это? – всплеснул руками он. – Какой же это клоповник? Самая лучшая камера, княжеская! Самолично выбирал, потемней и погрязней. Что бы почуяли вы, высоко взлетевшие, всю вонь от дел ваших.

Вон, соседушка твой уже успел оценить все прелести пребывания в ней. И я к нему со всем почтением. Кости ломал только чистым инструментом. Самолично дыбу спиртом протер, чтобы, значит, никакая зараза в кровь не попала. И раны только правильно раскаленным железом прижигал, чтобы, значит, ни одной капли кровушки зря не пролилось. А ты говоришь, клоповник. Ну ничего, князюшка, еще оценишь ты работу и старания мои. Я ж к вам, как к родным отношусь, а вы меня не любите. Нехорошо это.

И только тут до меня дошло, что мужик просто издевается надо мной. От ярости кровь прилила к голове.

– Как тебя зовут, холоп? – прошипел я. – Когда выйду, ты будешь молить о смерти.

– Так Трофимом и зовут. Палач я тутошний. Запретили мне тебя пока трогать, а зря. Ну ничего, князюшка, мое время придет. А выйти отсюда? На моей памяти на своих ногах отсюда еще никто не уходил…

И громко рассмеявшись, он вышел за дверь, закрыв ее с другой стороны.

От его смеха, что сквозил безумием и жаждой крови, меня всего передернуло. Я вспомнил, что о нем что-то говорил Давыдов. От мыслей меня отвлек стон, что раздался с койки.

– Что, и тебя повязали? – раздался хриплый голос.

– Ты кто? – с содроганием спросил я. Голова работать отказывалась напрочь. В ушах до сих пор стояли слова мужика о пытках.