Грэм Макнилл - Долг Ордену

– Беги, кадет Самукван, – приказывает Кугорн. – Спасайся.

Дважды повторять не надо, и он бросает умирающего комиссара. Он скользит по обледеневшим камням, и на щеках замерзают слезы страха. На бастионы продолжают падать раскаленные капсулы, и лед хрустит под тяжелыми шагами. Воздух прочерчивают разряды лазружей, и он подпрыгивает каждый раз, когда слышит грохот, с которым разрываются снаряды атакующих.

Он бежит вслепую, зная только, что останавливаться нельзя. Неважно, куда приведут его ноги, – паника требует, чтобы он бежал. От едкого дыма предметы кажутся размытыми, и он толком ничего не видит. Он рискует обернуться – и врезается в стену, которой раньше на пути не было. Это железная стена, украшенная желтыми шевронами, и столкновение швыряет его на спину. Лицо ноет от удара. Подняв голову, он видит, что это никакая не стена, а гигантский человек.

Нет, эта гора в железно-золотом доспехе человеком быть не может. Плечи слишком широкие, в руке дымящееся оружие, которое на вид точно тяжелее всего, что может поднять обычный смертный.

Но это не обычный смертный. Это оживший кошмар из назидательных видеозаписей.

Над ним склоняется рогатый шлем с горящими красным линзами. В них нет никаких чувств – только бездушная пустота. Он не стоит внимания этого воина, не заслуживает считаться мишенью.

– Кто ты? – всхлипывает он, чувствуя, что уже не контролирует свою выделительную систему.

Не ответив, воин поднимает его с земли так легко, словно он ничего не весит. Легкое движение руки – и он отправляется в полет. Неуклюже падает, скользит на льду и останавливается на самом краю залитого кровью бастиона. Он замечает, что тут не один. Воины в железных доспехах собрали около тридцати кадетов; он вглядывается в их лица, залитые слезами, и видит, что здесь нет никого старше тринадцати. Старших кадетов сбрасывают со стены словно мусор. Он закрывает глаза, сворачивается клубком и зовет маму.

С резким вздохом Уриэль Вентрис открыл глаза. Дыхание восстанавливалось с трудом, и он понял, что не дышал от страха. Чувство было столь чуждым, что на мгновение он ощутил дезориентацию, понимая, что он уже не в оружейной казарм 4-й роты. Посмотрел на руки: секунду назад – или ему так казалось – он держал болтер, чисткой которого занимался.

Воин в железной броне… Комиссар Кугорн… Ужас, от которого стынет в жилах кровь…

Чувство холода и страха развеялось, а вместе с ним и остатки этого… нет, не видения, но переживания. Он не просто наблюдал за судьбой юноши: он разделил его участь, как если бы все это случилось с ним самим. Он смутно помнил имя, которое произнес умирающий комиссар. Чье это имя, его или… этого мальчика?

– Кадет Самукван, – прошептал Уриэль. – Вот как его звали.

Образ юноши привиделся ему так четко, что теперь он в недоумении смотрел на собственные руки, поражаясь их размеру. Подняв взгляд, Уриэль увидел перед собой стену из черного мрамора, на которой позолотой был написан длинный список имен. Прочитав первое имя, он и не считая знал, что их окажется семьдесят восемь. Знал, потому что сам их вырезал – целую жизнь назад.

Это был Храм Исправления, гробница Робаута Гиллимана, самое почитаемое место на Макрагге. Стены этого огромного круглого здания были облицованы плитами черного мрамора, добытого в безвоздушных карьерах Формаски, и на каждой плите были выбиты имена воинов из Ультрадесанта, которые пали в бою.

Уриэль стоял на коленях перед окантованной бронзой плитой, посвященной погибшим на Тарсис Ультра в безжалостной войне за то, чтобы вырвать этот имперский мир из пасти Великого Пожирателя. Тогда они победили, хоть и дорогой ценой, но затем у ордена украли эту победу.

Тарсис Ультра больше не существует. Его стойкое сердце остановила неведомая сила, которая превратила планету в такую же безжизненную пустошь, как Прандиум. До сих пор никто не знал, что именно опустошило эту планету, которую Гиллиман освободил в разгар Великого крестового похода, и боль, которую Уриэль чувствовал в душе, была так же сильна, как и в тот день, когда лорд-адмирал Тиберий сообщил ему о гибели Тарсис Ультра. Ультрадесантники поклялись защищать эту планету, и ее смерть стала пятном на их чести, которое можно смыть только расправой над тем безымянным врагом, что уничтожил целый мир.

Может быть, поэтому он и оказался здесь, перед списками погибших? Может, он хотел уверить их, что их жертва не была напрасной, что их смерть имела смысл? Или его привела сюда необходимость вспомнить еще раз о собственном долге? Живые продолжают жить, но мертвые все помнят.