Игорь Минаков: Паутина миров

У Лещинского это зрелище вызывало нервный тик. Гопники ему осточертели еще дома, но там у него не было под рукой бронехода. Пальцы невольно сжались на гашетке бортового излучателя.

– Мак, Сирень, – взволнованно заговорил Полынин. – Наблюдаю горячий торнадо. Направление юг – запад.

Мысленно поблагодарив друга, Лещинский отпустил гашетку, притянул «фонарь». Звонко щелкнули замки. Завыли, разогреваясь, турбины. С лязганьем переступили металлические лапы.

– Уходим, Мак!

Бронеход Гарреля двинулся к окраине пустыря, но Лещинский медлил.

С горячими торнадо не шутят. Словно пламенный перст вонзается в городские кварталы, вычерчивая прихотливую кривую, уничтожая все, что попадается на пути – живое и неживое. Это орбитальная мазерная установка, некогда точно ориентированная на зеркала приемных станций Солнечного залива, из-за гравитационных возмущений теряет настройку и начинает хлестать по жилому поясу. Луч мазера не толще вязальной спицы, но раскаленный воздух завивается вокруг него исполинским вихрем, сметая обветшалые городские постройки и жалкие лачуги беднейших из подданных Корсиканца.

Лещинский включил «матюгальник».

– Ополченцы, внимание! – объявил он. – Приближается горячий торнадо! Немедленно расходитесь!

Ополченцы нехотя оторвались от излюбленного занятия. Они озирались, почесывались и хлопали зенками. Те, кто успел нагрузиться трофеями, потянулись к Чумному городищу, отделенному от Крысиного пустыря мелководным проливом, который именовался Канавой.

Первые порывы ветра – предвестники горячего торнадо – подхватили мусор, хлопья сажи закружились черной метелью. И это проняло остальных. Мародеры подхватились, ринулись кто куда, отпихивая друг дружку. Самые сообразительные попытались ухватиться за ходовое шасси бронехода, и Лещинскому пришлось покрутить турелями излучателей для острастки.

Ветер крепчал. Ухудшилась видимость. Лещинский зажег фары и двинулся вслед за бронеходом Гарреля, силуэт которого маячил в трехстах метрах впереди.

– Мак, Сирень! – донесся сквозь нарастающий треск помех голос Тюльпана. – Машина плохо слушается. Ухожу на базу!

– Счастливо, Герка! – прокричал Лещинский, стискивая рубчатые рукояти рычагов.

Пересекая относительно ровные места, перебираясь через завалы, перепрыгивая ямы, вздрагивая на ходу, многотонная боевая машина мчалась через пустырь. Снаружи царила непроглядная мгла. Лучи фар освещали лишь мусорную кутерьму. Приходилось полагаться на радар, но и он врал. Бронеход едва не наткнулся на опору разрушенного магистрального волновода. В эфире трещало и завывало. Лещинский потерял всякое представление о направлении движения. Стало ясно, что до базы ему не добраться.

Лещинский остановил машину. Судя по приборам, бронеход отшагал три километра. И если учесть, что волновод он миновал минут десять назад, значит, вскоре должна была показаться Канава. Если спуститься к воде, под защиту гранитных откосов набережной, появится шанс пересидеть бурю.

В кабине бронехода было темно, только матово светился приборный дисплей. Поэтому серебристое сияние, проникшее через стекло «фонаря», показалось Лещинскому ослепительно ярким.

Пламенный перст приближался. Оранжево-черный вихрь обвивался вокруг раскаленной струны.

Лещинский медленно потянул рычаги на себя. Как ни странно, всеуничтожающий луч помог ему. На взбудораженную гладь пролива легла огнистая дорожка. Выключив фары, Лещинский смог различить проломы в парапете набережной и лестницу, плавно спускающуюся к воде. Короткими рывками, балансируя на трех лапах, бронеход придвинулся к лестнице. Теперь все зависело от водительского искусства Лещинского. Малейшая ошибка и…

Ошибка не понадобилась. Едва бронеход нащупал передним шасси первую ступеньку, что-то со страшной силой ударило по корпусу сзади. Тяжелая боевая машина потеряла равновесие и опрокинулась, беспомощно взмахнув раскоряченными лапами. Огненный шквал – смесь энергии, дыма и водяного пара – вспахал набережную всего в нескольких метрах от поверженного бронехода и покатился дальше.

Корсиканец видел Корсику разве что по телевизору или на фото в туристических проспектах.

Он был ньюйоркцем русского происхождения, звали его Фредом Вельяновым. Корсиканец говорил на нескольких языках, включая языки чужаков, а когда в гневе ему не хватало слов, то бил собеседника без замаха маленьким острым кулачком точно в солнечное сплетение.