Виктор Бурцев - Не плачь по мне, Аргентина

– Да… Это точно. Иногда мурашки по спине бегут.

– Лаборатории работают на полную мощность. Старина Рудольф не теряет времени даром. И знаете, коллега, иногда мне страшно, что он все-таки заглянет мне в душу… Что он там увидит?.. Когда я общаюсь с ним, мне кажется, что я говорю с мумией, которая по какой-то ошибке всевышнего воскресла. Страшно. Особенно сейчас, когда стало… Стало ясно, что он знает, что делает.

– Арестов меньше сейчас…

Мюллер искоса посмотрел на Ракушкина.

– Напрасно вы так думаете. Достопочтимый сеньор Эмилио Фернандес очень старательный работник. Особенно если к нему приставить соответствующее наблюдение. С пропажей Кристобаля Бруно у нашего Рудольфа освободились кое-какие мощности. И он направил их в тайную полицию.

Ракушкин сплюнул.

– Не отчаивайтесь. Вашу работу нельзя назвать напрасной. Доктору пришлось изрядно попотеть, чтобы восстановить ситуацию. К тому же этот Фернандес крепкий орешек, его совсем не так просто держать под контролем. Все революционеры, за редким исключением, это люди, склонные к разрушению, часто психически неустойчивые. Таких контролировать не так уж и сложно. А вот их противники – это антитеза разрушению… В общем, Доктору пришлось потрудиться. Он так старательно давил подполье, что, лишившись подконтрольного ему марксистского лидера, едва не сошел с ума. Обработка того же Фернандеса требовала сил и времени, а время Рудольф ценит больше всего на свете. К тому же Эмилио крайне трудно сломать. Пару раз я слышал от Рудольфа слово «бездушный», и это относилось к Фернандесу. Долго это продолжаться не может. Нам срочно нужна марионетка вроде Бруно.

Антон посмотрел на часы.

– Да-да, – тут же отреагировал Генрих. – Времени у нас маловато. Вы хотели…

– Порошок.

Мюллер кивнул.

– Около памятника, с обратной стороны пакет. Поднимете, когда я уйду.

– Спасибо. Информации о лабораториях нет?

Генрих покачал головой.

– Нет. Вам придется самому. Я знаю только, что это недалеко от Буэнос-Айреса. Недалеко. И знаете…

На какой-то момент Ракушкину показалось, что старик хочет что-то сказать, но тот сдержался.

– Нет. Ничего. Вы ведь, наверное, материалист? – непонятно зачем спросил Мюллер.

– В общем и целом.

Мюллер некоторое время молчал, а потом взял Антона за руку. Ракушкин почувствовал, как волоски на шее встали дыбом. Будто сама История прикоснулась к нему…

– Я помогу вам, – прошептал старик. – Как смогу. Я не уверен, что смогу. Но поскольку вы явились из страны победившего атеизма, то у вас выйдет еще меньше моего. Скорее всего вы даже не будете знать, получилось у меня или нет. В любом случае… это наша последняя встреча. Я стар. И я устал. Если хотите меня о чем-то попросить, у нас есть еще немного времени.

– Да. – Антон чувствовал, как немеет рука. Он смотрел в эти голубые, по-старчески водянистые глаза и ничего больше не мог произнести.

– Мало времени.

– Хорошо. – Ракушкин с трудом стряхнул с себя оцепенение и вытащил из кармана бумажку с адресом. – Вот тут сидит Бруно. Мне наплевать, что с ним будет. Но постарайтесь донести эту информацию до вашего… руководства. Если он им нужен. Будет очень хорошо, если за ним придут люди в серых плащах. Ведь их обиталище – лаборатория?

Мюллер замер, а потом медленно кивнул.

– Я так понимаю, вы любите рискнуть?

– Не люблю. Но надо. Я уже достаточно глубоко увяз в этом деле. Мое руководство… мягко говоря, недовольно. Еще чуть-чуть, и меня вышлют обратно. Но пока я… я еще пользуюсь доверием. Так что если я не дам результат в самое ближайшее время…

– Понимаю. – Генрих поднес руку к голове, словно салютуя. – Мне пора.

– Удачи…

Вместо ответа старик вздохнул.

Генрих пошел прочь от памятника, где стоял молодой и борзый русский. Ему, старику, уже не тягаться с такими… Хотя кое-что он все-таки еще может. Недаром у него две могилы. И обе свои.

Генрих ушел с площади и довольно долго кружил по улочкам, пока не вышел на бульвар Кордоба. Тут, на одной из самых крупных магистралей города, даже сейчас было многолюдно. Но атмосфера нервозности, подступающей истерии никуда не исчезла. Люди двигались или стремительно, словно бежали от кого-то, или ползли, как полумертвые, придавленные к земле огромным неподъемным грузом. Некоторые стояли, прислонившись к стене, будто пьяные, рассматривая прохожих мутными, злыми глазами.

– Это даже не сорок четвертый, – прошептал Генрих. – Это хуже…

И он сморщился, словно от зубной боли.