Самуэль Дилэни - Город смерти [Вавилон-17, перевод изд-ва `Мэлор`]

Доктор Тмварба опустился в широкий кожаный гамак и отбросил назад седые волосы, все еще взъерошенные после сна.

— Я помню, тебя просили над чем-то поработать для правительства. Ты довольно презрительно отозвалась об этом деле.

— Да. И… ну, это не код… это язык. Но сегодня вечером я… я разговаривала с главнокомандующим… с генералом Форестером, и это случилось… Я имею в виду — это случилось, и я знаю!

— Что знаешь?

— Как прошлый раз, я знаю, о чем он думает.

— Ты читаешь в его мозгу?

— Нет. Как в последний раз. По тому, что он делал, я могла сказать, о чем он думает.

— Ты уже пыталась объяснить мне раньше, но я не понял, мне кажется, что ты говоришь о чем-то вроде телепатии.

Она покачала головой, снова покачала.

Доктор Тмварба сплел пальцы и откинулся. Внезапно Ридра сказала ровным голосом:

— У меня теперь есть кое-какие идеи на счет того, что ты пытаешься выразить: «Дорогая, но ты должна высказать это сама.» Именно это вы хотели сказать, Моки, не правда ли?

Тмварба поднял седые брови.

— Да, это. Ты говоришь, что не читаешь у меня в мозгу? Но ты много раз демонстрировала мне…

— Я знаю, что вы собираетесь сказать, а вы не знаете, что хочу сказать я.

Она почти встала со своего кресла.

Тмварба сказал: — Именно поэтому ты такая известная поэтесса.

Ридра продолжала:

— Я знаю, Моки. Я ношу все в своей голове и вкладываю в стихи, которые понятны людям. Но прошедшие десять лет я занималась не тем. Вы знаете, что я делала. Я слушала людей, улавливала их полумысли-полупредложения, в которых они спотыкались, их чувства, которые они не могли выразить, и это было очень больно. Потом я отправлялась домой и отделывала их, полировала, выполняла для них ритмическое обрамление, превращала тусклые пятна в яркие краски, заменяла кричащие цвета пастелью, чтобы они больше не могли ранить — таковы мои стихотворения. Я знаю, что хотят сказать люди, и говорю это за них.

— Голос века, — сказал Тмварба.

Она ответила непечатным выражением. В ее глазах появились слезы.

— То, что я хочу сказать, то, что я хочу выразить, я еще только… — она снова покачала головой. — Я не могу сказать этого.

— Если ты хочешь расти как поэт, ты это должна сказать.

Она кивнула.

— Моки, два года назад я не подозревала, что высказываю то, что хотят сказать другие. Я думала, что это мои собственные мысли.

— Каждый молодой писатель, хоть чего-нибудь стоящий, проходит через это. Так овладевают мастерством.

— А теперь у меня, есть собственные мысли. У меня есть, что сказать людям. Это не то, что раньше: оригинальная форма для уже созданного. Это новые мысли, и я боюсь до смерти.

— Каждый молодой писатель, созревая, проходит через это.

— Повторить легко, но сказать трудно, Моки.

— Хорошо, что ты поняла это. Почему бы тебе Heрассказать мне, как этот… как действует это понимание другого человека?

Она помолчала.

— Ладно, попытаюсь еще раз. Перед тем, как уйти из бара, я стояла, глядя в зеркало, а бармен подошел и спросил, что со мной.

— Он почувствовал, что ты расстроена?

— Он ничего не почувствовал. Он посмотрел на мои руки. Они стиснули край стойки и быстро белели. Не нужно было быть гением, чтобы связать это с тем, что происходит в моей голове.

— Бармены обычно очень чувствительны к такого рода сигналам. Это часть их работы. — Он допил свой кофе. — Твои пальцы побелели? Что же сказал, или не сказал генерал, и что он хотел сказать?

Ее щека дважды дернулась, и доктор Тмварба подумал: «Следует ли это интерпретировать более специфически, чем просто нервозность?»

— Генерал — грубоватый, энергичный человек, — объяснила она — вероятно, неженатый, всю жизнь прослуживший в армии со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ему около шестидесяти лет, но он не чувствует этого. Он вошел в бар, где мы должны были встретиться, глаза его сузились, потом широко открылись, руки его спокойно лежали на бедрах, потом расправились, шаг замедлился, когда он вошел, но, оказавшись в нескольких шагах от меня, он пошел быстрее. Он пожал мою руку, будто боялся ее сломать.

Улыбка Тмварбы перешла в смех.

— Он влюбился в тебя.

Она кивнула.

— Но почему это расстроило тебя? Я думаю, ты должна быть тронута этим.

— Я и была, — она наклонилась вперед. — Я была тронута. И я могла проследить каждую мысль в голове его. Один раз, когда он старался вернуть свои мысли к коду, к Вавилону-17, я сказала то, что он думал, чтобы показать, насколько я близка к нему. Я проследила за его мыслью, будто читала в его мозгу…