Андрей Щупов - Оккупация

— Бросьте, Матвей Павлович, — Вадим несколько смутился. — Ужасны не болезни, ужасно наше к ним отношение. Пока псориаз и онкоболезни возводятся на мраморный пьедестал неизлечимости, они и впрямь непобедимы. Но стоит нам перестать их уважать, и ремиссия может произойти сама собой. Тонус — вот, что лечит от всех болячек! Можно сколько угодно рассуждать о тайнах вилочковой железы, о лимфоцитах, макрофагах и антителах иммунной системы, но если нет тонуса, не будет и борьбы, а тонус можно разжигать в организме десятками различных способов. Всего-то и нужно — собраться с духом и выбрать подходящий.

— Как же его выбрать, если все мы поголовно безграмотные? — пробормотал начальник колонии. — А те же врачи только и рады, что пугать операциями.

— В этом наша беда и наше счастье. Вся жизнь — выбор, а этот выбор — один из труднейших. Либо ты что-то делаешь, либо опускаешь руки и впадаешь в черную депрессию. А уж хмурых да угрюмых болезни просто обожают. Запомните, Матвей Павлович, наше угнетенное состояние ускоряет течение болезней в десятки раз.

— Но как надо работать над тонусом? — с ноткой нетерпения вскричал Матвей Павлович. — Подскажите!

— А это уже вам выбирать, — Дымов растопырил пятерню. — Во-первых, движение — до пота и желательно на свежем воздухе. Утром, днем и вечером. Без движения тело ржавеет не меньше железа. Во-вторых, водные процедуры: холодная шайка на загривок — каждое утро! В-третьих, питание — живое, нежирное и необильное. А вечера, начиная с часиков пяти-шести, и вовсе стоит воздерживаться. Вот, собственно, и все. Как видите, средства в высшей степени банальные. Проблема только в том, что мы к ним в массе своей не хотим прибегать. И беду свою встречаем, сгорбившись, с гримасой отчаяния на лице, лежа на уютном диване. А так нельзя.

— Как же ее еще встречать? — пробормотал пациент.

— С улыбкой и двумя воздетыми кулаками. Осанку и позу победителя — вот, что следует преподавать нашим врачам. — Вадим вздохнул. — Что же касается названий болезней, то, разумеется, не дело в них. Хотя… Если скрывать правду и забывать старое, много не выиграешь. В этом смысле, Матвей Павлович, мы воистину уникальная нация, поскольку обладаем Родиной, но не имеем Отечества.

— В каком смысле? — пролепетал пациент.

— А в таком, что Отечество учит уважать память отцов, уважать свое прошлое, а значит, и будущее. Мы же своих отцов никогда не уважали. Каждая новая власть у нас начинала с того, что рушила прежние постаменты. Сначала в крошево разносили Храм Христа Спасителя, памятники царей, потом сметали бюсты Сталина, Хрущева, дробили в куски Брежнева, Свердлова, Дзержинского… Пожалуй, это и есть наша главная традиция — склонность к бунту и разрушению. Однако, если нет преемственности — нет и культуры. Нет истории, нет грамотной медицины. — Вадим говорил и продолжал сканировать нутро пациента. Освещение было неважным, а потому он не спешил. Как ни крути, человеческая плоть — не стекло, и взгляд Дымова погружался в тело Матвея Павловича, исследуя пораженные ткани послойно. Будь они в оздоровительном центре «Галактион», можно было бы ни о чем не беспокоиться, но сейчас Вадим не хотел рисковать. Удаление паразитных тканей следовало провести в один прием. Второго случая им могли просто не предоставить.

— Но я надеюсь… — пролепетал начальник ИТК. — Я надеюсь, это не скажется на состоянии моей… — он умолк, не в силах вымолвить слово «опухоль».

Вадим сочувственно улыбнулся. Как ни крути, а мужиком Матвей Павлович был неплохим. И насчет кормежки заключенных не стал артачиться, и на вольности третьего барака с легкостью прикрыл глаза. Потому и взял его Вадим в оборот, потому и решился предупредить насчет опухоли. Пожить бы здесь подольше — не зону, а рай можно было бы построить. Маленький коммунизм в окружении колючей проволоки. И наверняка Матвей Павлович помог бы ему во всем. Даже странно, что этот мягкий, не особенно решительный человек оказался на посту начальника колонии. Впрочем, потому и оказался, что смолоду пытался себя ломать, презирая собственное мягкосердечие, пытаясь по образу отца полковника стать волевым и сильным. Потому и в армию пошел, выбрав непрестижную «вохровскую» специальность, потому и дал согласие на офицерское училище. А уж потом, когда минуло и тридцать лет, и сорок, когда вдруг забрезжил впереди жизненный финиш и стало окончательно ясно, что никакого супермена из него не выйдет, было уже поздно. Переделать себя Матвей Павлович не переделал, а вот жизнь качественно поломал. Были ведь, говорят, способности, — мог и в художники выйти, и в инженеры, но вот не вышел, превратившись в заурядного администратора. Кроме того, в результате затянувшихся депрессий заработал то, что и должен был заработать…