Константин Волков - Из блокады [СИ]

Чаще всего дело обходится без увечий, тогда и мы делаем вид, что не заметили. Когда отвернуться не получается, в целях профилактики пожурим, самое большее, наш, опять же народный, суд пошлёт за Ограду, лес валить. В каждом деле нужна осторожность, а в такой драке - особенно. Если сильно кто кого подранит, или, что совсем худо, насмерть зарежет, с того и спрошено будет иначе. Высшая мера такому драчуну реально светит. Партизану же до поры, до времени сходило с рук, Степан его трогать почему-то не разрешал. Имелись у меня кое-какие соображения по этому поводу, но я держал их при себе. Кому охота, пусть сами суют нос в дела кума, а я посмотрю, да посочувствую.

После того, как Сыч устроил бойню, стало ясно - допрыгался Пётр. Всё ему припомнилось, не только хмель-дурман. Честно говоря, к запрещённой торговле наркотой лишь прицепились, и накрутили по максимуму.

К слову, о хмель-дурмане: никакой это на самом деле не наркотик. Если человеку дурь нужна, не хмель он будет покупать. Есть кое-что поинтереснее. К примеру, грибы такие растут, если хорошо поискать, даже внутри Посёлка встречаются - собирай, суши, да балдей. Кому надо, те в курсе, а остальным об этом знать ни к чему... Хмель же, наоборот, полезное и нужное растение, много жизней спас. Может, без него у нас вполовину меньше людей осталось бы.

Не просто так дурман приравняли к наркоте. Обратили на него внимание лет десять назад. Пришла в чью-то светлую голову идея - пиво сварить, уж очень дурман похож на обычный хмель, который в этих местах совсем исчез. Как распробовали, что за напиток получился, поняли - непростое это пойло, ох, непростое! Умники ничего толкового сказать не могут, послушаешь, и мысли окончательно в голове перепутываются. Вроде бы и не наркотик это, привыкания к нему, в обычном смысле, нет. Архип называет хмель мудрёным словом "биостимулятор". Нормальному поселянину что интересно? Разжевал шишечку, и жизнь кажется ясной, как безоблачное небо, настроение поднимается, силы прибывают, а любая боль - и душевная, и телесная - отступает. Никакая выпивка так не радует, и похмелье наутро не мучает!

Но это лишь побочное действие. Содержится в дурмане чудо-вещество невероятной силы, если выделить его в чистом виде, то никакого тебе опьянения, зато любая хворь отступает. Не само это вещество лечит, оно умеет так настроить организм, что тот начинает в два счёта с болезнями справляться. Даже со смертельными. Всё бы прекрасно, да есть один момент: привыкнешь к дурману, и будешь всю жизнь его жевать, потому что организм разучится сам за себя бороться. Принимаешь лекарство - хорошо. А нет - угаснешь за три дня. Старые болячки повылезут, ещё и новые появятся. Потому не всем такое лечение показано, а лишь тем, кто по-другому всё равно помрёт.

И получается, что хмель-дурман - полезное, даже незаменимое, растение. Лесники ради него по лесу рыщут. Что находят, они обязаны докторам сдавать, за это им почёт, уважение, да усиленный рацион, какой даже нам, ментам, не снился. А чтобы люди запретами не возмущались, и придумали байку, что это наркотик. Оно и правильно, хорошего мало, если здоровый человек, привыкнув к этой травке, без неё хворать начнёт.

А Партизан побарыжить решил!

Над площадью повисла тишина: слышно, как хлюпают по лужам сапоги. Неожиданно из малюсенького просвета в облаках блеснул лучик, и всё засверкало; порадоваться бы солнышку, да что-то нерадостно. Наоборот, ещё муторнее стало.

Люди расступились, пропуская арестантов. Кто-то свистнул, барачники начали выкрикивать оскорбления - но вяло, без азарта. Дружинники подобрались, оружие залязгало.

- Принимайте голубчиков, - сказал Захар.

Степан кивнул.

- Осужденные, подойдите!

Те прошлёпали по луже, и встали рядом с нами; вид несчастный, головы понурены.

- Отец Алексей, - продолжил Степан, - грехи отпустил? Ничего не забыл? Тогда свободен.

Поп резво удалился. Любопытные стали протискиваться в первые ряды; интересно вблизи на дело посмотреть. Пока тихо, но скоро толпа прихлынет вплотную к дружинникам. Те лениво проверяют оружие. Самых шустрых уже приходится отгонять. Начинается вялая и почти беззлобная перебранка.

Когда растворилась дверь Правления, и на площадь вышел Терентьев, зародившийся было гул, оборвался, и снова повисла тишина.

Хозяин, он и есть Хозяин. Ни роста особенного, ни силы. И годы солидные - шесть десятков точно разменял, а выглядит и того старше. Одет просто, половина мужчин в Посёлке так одевается: чёрный ватник, рабочие штаны, да стоптанные сапоги. Только сапоги эти кирзовые, значит, взяты из старых запасов.