Алексей Фомичев - Внешняя угроза. Второй шанс

Майский день, первый рабочий после череды праздников, выдался по-летнему теплым, даже жарким. В воздухе явственно пахло расплавленным асфальтом, что заставляло прохожих морщить носы и недовольно вздыхать. Как будто мало густой смеси выхлопных газов и смога, коей привыкли дышать горожане!

По широкому тротуару вдоль домов, рекламных стендов и торговых лотков медленно шел старик. Был он довольно высок, однако сгорбленная спина, слегка согнутые в коленях ноги и опущенная голова делали его ниже, чем на самом деле.

Несмотря на жару, на нем был черный шерстяной пиджак. Под ним слегка вылинявшая белая рубашка. Отглаженные темно-серые брюки и черные туфли. В левой руке палка со стертым резиновым набалдашником.

Старик шел по краю тротуара, прижимаясь к домам. Шел медленно, шаркая туфлями и тяжело дыша. То и дело его обгоняли спешащие по своим делам прохожие. Молодые ребята на ходу бросали: «Извини, дедуся» или «Блин, встал тут, дедок». Один здоровый парень, с плечами и бицепсами культуриста, недовольно бормотнул: «Пить меньше надо…»

Но старик никак не реагировал на замечания, он вообще почти ничего не слышал, поглощенный своими мыслями и сосредоточившись на одном – дойти до дома.

Низкая скорость передвижения была следствием не чрезмерного употребления алкоголя, а чрезмерного возраста старика. Не так давно ему стукнуло девяносто два. Это более чем почтенный возраст, особенно если учесть, что средняя продолжительность жизни у мужчин не дотягивала до шестидесяти.

Вот он и шел, все больше опираясь на палку и все чаще переводя дух. И поглядывал на арку, куда предстояло свернуть. От нее до дома целых триста сорок шагов. Это как минимум четыре остановки, сопровождаемые болью в боку, тяжестью в груди и шумом в голове. Еще двадцать минут пытки под названием прогулка…

Лестницу к подъезду он преодолевал три минуты. Каждый шаг давался с таким трудом, что было желание все бросить и сесть прямо здесь. Но он знал – сев хотя бы на минуту, сам встать не сможет. А униженно просить о помощи не привык.

Его квартира была на втором этаже старого, постройки времен Сталина дома. Благо работал лифт, последнее время часто отключаемый непонятно почему. Старик с закрытыми глазами переждал подъем, всегда вызывавший у него головокружение, и вышел на лестничную клетку. Не сразу нашарил связку ключей в кармане, с третьего раза попал в замочную скважину и с некоторым трудом провернул ключ в замке.

Зайдя в прихожую, нащупал выключатель, захлопнул дверь и без сил опустился на стул. Он просидел так минут тридцать, ожидая, когда немного отпустит. Потом открыл глаза, обвел взглядом просторный коридор и вздохнул.

«Наверное, это был последний выход из квартиры. В следующий раз меня вынесут ногами вперед. Вот и все, отжил свое…»

Старик опять закрыл глаза и привалился к спинке стула. По изрытой морщинами щеке скользнула непрошеная слеза.

Большие настенные часы показывали начало одиннадцатого, когда он открыл глаза. Минут десять лежал в кровати, прислушиваясь к себе. Ныла спина, горячий шар бухал где-то в затылке, давило виски. Что-то нехорошее происходило в животе. Ладно, хоть желудок пока не отказывал. Иначе бы пришлось кидать в стирку постельное белье.

Он встал, кое-как натянул старые тренировочные брюки, накинул халат и добрел до ванной. В зеркале, висевшем над полкой, отразилось изрезанное морщинами, скомканное лицо очень старого человека. Притом небритое.

Последний раз он брился на девятое мая. Вернее, брила соседка снизу, Вера Анатольевна. Она изредка заходила к нему, помогала приготовить обед, навести порядок. Он знал, зачем она это делает. Вера Анатольевна рассчитывала выйти за него замуж. Уже лет пять. То ли квартиру хотела получить, то ли и вправду чувствовала что-то. Он не разбирался. Ее приходы радовали его, но не настолько, чтобы однажды предложить переехать к нему.

Бриться не хотелось. Да и не было уверенности, что не дрогнет рука и не порежет дряблую ссохшуюся кожу. Он провел ладонью по щеке, вздохнул и, глядя в отражение, прошептал:

– Совсем одряхлел, Илья. Дожили…

Почистив зубы и умывшись, он вышел в комнату. Настроение, испорченное после прогулки, упало еще больше. За годы службы он привык всегда быть в форме. Чисто выбритые скулы, аккуратный пробор, свежее лицо, протертое одеколоном. Отутюженный китель, острейшие стрелки на брюках, сверкающие ботинки. Раз и навсегда вбитый ритуал, без которого не мыслил себя.