Робин Хобб: Убийца шута

Туманный человек приблизился. Он ткнул в меня пальцем, и радость озарила его лицо.

– Вот этот! – Голос у него был высокий, мальчишеский. – Нежданный сын. Мой брат.

Его счастье, что он меня нашел, захлестнуло меня волной, наполнило теплом до краев. Я не смогла удержать улыбку. Меня охватил восторг. Они пришли за мной, я такая же, как они! Они здесь, и я буду в безопасности, больше не испытаю ни одиночества, ни страха! Туманный человек улыбнулся широко, по-дурацки и раскинул руки, приветствуя меня. И я раскинула руки ему навстречу, полная великой радости, что наконец-то нашла себе подобных.

Ребенка кусает крыса. Родитель бросается его утешать. Но укушенная рука начинает гноиться, и ее приходится отсечь, чтобы сохранить ребенку жизнь. В тот день все для него меняется навсегда.

Или так… Ребенка кусает крыса. Родитель бросается его утешать. Рана заживает хорошо, не оставив шрама, и все в порядке.

Впрочем, нет. Воспоминания об укусе и крысе не покинут ребенка до конца его дней. Даже будучи взрослым, он станет просыпаться в холодном поту, едва раздастся шебуршание в ночи. Он не сможет работать в сараях или рядом с амбарами. Когда собака принесет ему дохлую крысу, он отпрянет в ужасе.

Такова сила памяти. Она так же сильна, как самая страшная лихорадка, и пребывает с человеком не только во время болезни, но до самого конца его жизни. Как краска пропитывает волокна ткани, чтобы изменить их цвет навсегда, так и память, жгучая или сладостная, меняет волокна человеческой души.

За много лет до того, как я узнал, что воспоминания можно вложить в камень и пробудить в виде дракона, я трепетал перед их силой и прятался от них. О, от скольких воспоминаний я отказался, сколько скрывал от себя, ибо они были слишком полны боли, чтобы я мог о них думать в юности или в зрелые годы! И те воспоминания, что я перелил в дракона, думая, что освобождаюсь от яда, который делает меня слабым… Много лет я прожил, лишившись части себя, не понимая, от чего отрекся. В тот день, когда Шут вернул мне эти воспоминания, я почувствовал себя так, словно кровь хлынула в мою онемевшую конечность – и та пробудилась; но вместе с пробуждением пришли колючая боль и изнуряющие судороги.

Радостные воспоминания отпечатываются в человеческой душе так же глубоко, как и те, что связаны с болью или ужасом. И они так же въедаются и меняют восприятие мира. Потому воспоминания о моем первом дне с Молли, и о нашей первой ночи вместе, и о дне, когда мы поклялись друг другу в верности, придали моей жизни смысл, и в самые темные дни они становились моим путеводным светом. Во времена болезни, печали или упадка душевных сил я вспоминал, как бежал с волком сквозь снежные сумерки, думая лишь о нашей добыче. Я лелею память о свете очага, бренди и друге, знавшем меня, наверное, лучше всех в мире. Из таких воспоминаний человек строит крепость, чтобы защитить свое сердце. Они – пробирные камни, благодаря которым он может убедиться в том, что заслуживает уважения, что живет со смыслом, а не просто существует. Все эти воспоминания по-прежнему при мне – о боли, об утешении, о ликовании. Я все еще могу к ним прикоснуться, пусть они теперь и потускнели, точно гобелен, оставленный на милость яркого света и пыли.

Но один день останется при мне навсегда, как если бы он был вытатуирован острыми иглами радости и боли в самом центре моего естества. Этот день я помню со всеми его яркими цветами и сильными запахами; стоит закрыть глаза – я снова там. Это яркий зимний день: небеса полны синевы, белый снег блистает, а за крышами и улицами Баккипа виднеется морщинистое серое море. Он навсегда останется кануном Зимнего праздника. Я всегда буду слышать веселые поздравления и призывы уличных торговцев и ремесленников, слышать чаек высоко над головой – они кричат, кричат на ветру…

Свежий бриз несет ароматы горячей еды, сладкие и аппетитные, смешанные с едким гнилостным запахом отлива. Я иду по улицам один, покупаю маленькие подарки для дочери, оставшейся в Ивовом Лесу, и нужные вещи для моего раненого друга – травы, чтобы приготовить мази, которым меня научил Баррич, чистую одежду, теплый плащ и башмаки для его изувеченных, обмороженных ног.

Чайки кружатся и кричат, торговцы упрашивают меня что-нибудь купить, ветер шепчет о приливе, и внизу, в маленькой бухте, скрипят оснасткой, переговариваются друг с другом корабли. Этот день – особенный, как лазурит в оправе из серебра.