Сергей Куприянов - Страж зари

А потом, в последний день… Нет-нет-нет! Он отогнал от себя это воспоминание, не дал себе вспомнить тот день, небольшим и привычным усилием воли переключившись на приятное, вызвав в памяти другую картинку.

Танцор. Улыбчивый и удивительно подвижный мулат, вечерами выступавший на маленькой эстраде ресторана. По нему в открытую обмирала одна тетка из Воронежа, яркая такая, грудастая и, сразу видно, горячая. Смотреть на нее было забавно, но еще интереснее было видеть, как танцует тот парень. Просто поразительно. Повторить такое представлялось невозможным, немыслимым абсолютно. Что он вытворял своим телом, следуя заданному фонограммой ритму! И при этом все он делал весело, получая от процесса видимое удовольствие, так что смотреть на него тоже было весело. Это было хорошее воспоминание, одно из самых ценных у Павла. Конечно, он не мог не то чтобы воспроизвести, но даже хотя бы приблизительно вспомнить, что вытворял тот молодой мулат. Он помнил главное — собственное ощущение и красные, очень яркие штаны парня, напоминающие кавалерийские галифе, затейливо расшитые блестками, от которых в глаза били снопики разноцветного света. И еще неизменную улыбку на смуглом лице с классически правильными чертами. Стоило это вспомнить, как настроение сразу улучшалось. Это была одна из его палочек-выручалочек. Он вызывал это воспоминание перед сном и после этого засыпал с улыбкой. И сны ему тогда снились хорошие, без того кошмара, с которым он сталкивался чуть ли не ежедневно.

Перед его глазами стояла улыбка мулата, а сзади раздавались возбужденные голоса, но Павел в них не вслушивался, не разбирал ни единого слова, настолько это ему было неинтересно. Кто-то ходил за его спиной, говорил, что-то делал, но он сосредоточился на том мулате, держал его перед собой обеими руками, так, наверное, утопающий мертвой хваткой держится за спасательный круг, от которого зависит сама жизнь, но даже страх потерять ее не всегда помогает не разжать пальцы. Только Павел был из тех утопающих, которые профессионально держатся за свой спасательный круг, так что вырвать у него его соломинку было не так просто.

Если только не хватать его грубо за плечо и не начинать трясти.

— Эй! — позвал кто-то. — Вставай давай. Шмякнуть его, что ли? Чего пристал, дурак. Не видишь, отдыхает человек. Устал он.

Улыбка танцора пропала. Вместо нее перед глазами была серая ворсистая обивка дивана с висящим на ней рыжим волосом с завитушкой.

Павел вздохнул и перевернулся на спину. Над ним стоял смутно знакомый мужик в форме охранника.

— Чего надо?

— Там это… ну типа зовут тебя.

— Кто зовет? — скучно поинтересовался Павел. Уезжать пора, что ли? Или рабочий день начался, а он разлегся в рабочем помещении, как кот на завалинке? Это сколько же он проспал в таком случае?

— Ну там все, — не очень понятно объяснил секьюрити.

В глазах его стоял не то страх, не то, наоборот, брезгливость. Разбираться в этом не хотелось совершенно. А вот шмякнуть — это да, это хотелось. Только сил на это не было. А то как засветил бы в лобешник, чтобы в другой раз неповадно было к людям приставать, когда они отдыхают.

— Так че? Идешь?

— Сейчас.

Павлик молодец, просто молодчинка. Так он этих зверей взял, просто как настоящих. Наверняка у него в роду были охотники. Нет, не негры какие-то, которые у себя в Африке на львов охотятся, но все же, все же. Это всегда чувствуется. Так он их лихо. Но не разглядел, не увидел, что их уже обработали. Да и кто бы там чего разглядел, когда на тебя такое зверье прет? Танком, чес-слово! Это еще посмотреть надо. Вот крутой этот, цепура на шее толще собственного достоинства, а описался, как младенец после кормления. Да и то сказать, устали ребятки, в последнее время пашем не разгибаясь. Что за напасть такая? Бабка моя говорила, что такое перед войной было, сплошь, просто сплошь кошмары. Как будто кто специально порчу наводит. Да и наводят, как без этого. Но тут другое, другое. Совсем. Тут такая беда, что впору самому писаться. Что же такое творится-то, батюшки вы мои!

Когда Мария зверье вывела, я знал, что Пашка за ними пойдет. Будет рваться помогать. Какой из него помощник, коли он на ногах еле держится! Ему бы сейчас в самый аккурат баньку, сто пятьдесят и в койку. Да еще девку молодую погорячее. И — спать. Но нельзя, нельзя пока. Вовремя я дверку подпер, попридержал его. Пусть охолонится, в себя придет. Ему надо было чувства свои подсобрать, в силу войти. Страшно так-то, нечеловечно, но сейчас без этого никак. Нельзя иначе. Дисциплина, это понимать надо. Хотя, если рассудить, то заслужил. Это если по-людски. А если как по работе — он не прав. Очень даже сильно не прав. Потому как до настоящего мастера ему еще хлебать да хлебать. Мастер-то он как? Он на семь вершков под землей должен видеть, а уж не то что зверя заговоренного. Вот Мария — та, да, та заговор за версту чует. «Нюхачка». Как пес охотничий, натасканный. Но — холодная. В себе бабонька. Паша-то простой, а вот она…