Сергей Куприянов - Страж зари

Он толкнул дверь, ведущую в таможенную зону, но та не поддалась. Заперли они ее, что ли? И про него забыли? В бешенстве Павел толкнул ее плечом, и она не открылась, но слегка поддалась, сдемпфировав. Впечатление такое, будто с той стороны ее подперли чем-то тяжелым, а не на замок закрыли.

— Эй! Откройте!

Он пару раз ударил в дверь кулаком. Тяжелая металлическая конструкция, обернутая в звукопоглощающий материал, только слабо охнула в ответ. Видно, делали ее с таким расчетом, чтобы она чуть ли не противотанковый заряд держала. Ан не выдержала!

— Ну и черт с вами, — пробормотал он, отступая и садясь на ступеньку. — Наплевать.

Сел и уставился на преграду, глядя бездумно, пока взгляд его не сфокусировался на фасонистой дверной ручке, отливающей золотом. Не золото, само собой, но и без того видно, что штука дорогая. Два разнесенных замка, запоры наверняка как в сейфе, в разные стороны расходятся, вверх, вниз и в боковины. Даже издали видно, какие сложные замочные скважины, под особые, сложнофигурные бороздки, и еще считыватель для магнитного ключа. Ну ладно, можно человека заморочить, тут большого ума не надо, но замки-то, замки как вскрыли?

Опустошение было такое, будто из него вынули все внутренности, все кости. Даже сидеть сил не было. Павел попробовал облокотиться на верхнюю ступеньку, но ее кромка, обитая металлическая уголком, больно врезалась в хребет. Боль была такая, будто в спину ножом ткнули. Он скривился и дернулся от боли, хотя, казалось бы, даже на это сил у него не было. Оказывается, есть еще.

Ухватившись за по-корабельному надраенные перила, намертво привинченные к стене, поднялся, практически подтянулся, встал и побрел обратно, наверх. Вернувшись в уже знакомый холл, все еще остро пахнущий дикими кошками, доплелся до дивана и рухнул на его мягкий плюш.

Уже проваливаясь, он лег на бок, подгибая под себя колени. Игрушки, ведь это надо же! У каждого они свои. Один до самой старости не может жить без пистолетов-автоматов, другому уже с первого класса ничего не надо, кроме денег. Игрушки у каждого свои. Но бывают и чужие.

Он не спал, в привычном понимании этого слова.

Может, иногда проваливался в забытье, но вскоре просыпался. Он понимал, что лежит на диванчике в холле чужого офиса, что в любой момент сюда могут прийти люди, что надо бы встать, неудобно так-то, но не вставал, даже попытки такой не делал, ногам было холодновато без одеяла или хотя бы пледа, случившееся проходило перед ним картинками, но нахально накатывало, как это бывает во время сна, он мог управлять своими мыслями, он думал, только не так, как это бывает обычно, а несколько замедленно. Но — углубленно. Как это бывает во время демонстрационных показов, когда предмет, скажем автомобиль, медленно поворачивают, показывая с разных сторон, сверху и снизу, как с машины срывают покровы, так что становится видна вся ее начинка, от кресел и двигателя до самого последнего хомута на бензопроводе. Он лежал едва живой и лелеял одно из самых лучших своих воспоминаний — как он плавал в океане и увидел толстую и губастую рыбу, вяло шевелившую плавниками, не двигаясь при этом с места. Он подплыл и ни с того ни с сего обнял ее. И она не вырывалась! Она терпеливо ждала, пока человеку надоест ее лапать. Уплыла она только тогда, когда Павел отпустил ее. Медленно, нехотя, лениво, напоминая собой пресытившуюся матрону, которая и двигается-то только оттого, что никто не догадался подойти и сунуть ей в рот ложку с кашей.

До того он никогда в жизни так не отдыхал. Десять дней в Таиланде. Это было уже после того, как побережье страны было изуродовано страшным цунами. Многое успели убрать, самого жуткого уже не было, но все равно было видно, какой ужас тут творился не так давно. И народу мало. Той путевкой расплатился с ним один деляга. Наверняка она стоила гроши как раз из-за того, что никто не хотел ехать в те места, хотя наплел чуть ли не про несколько тысяч баксов. И Павел согласился взять ее вместо денег. Наверное, делец принял его за законченного лоха, ну и наплевать. Павел никогда не жалел, что поехал туда. Там, на побережье, он впервые в жизни надел акваланг. И там он ощутил покой. Особенно когда парил над песчаным дном, на котором неторопливо играли солнечные блики, по-отпускному неспешные и безмятежные. Стайки экзотических рыб, совсем, кажется, не боящихся человека. Здоровенный краб, крадущийся боком, вытаращивший свои глаза бусинами. Услужливый бой, прямо на пляже разносящий коктейли. Ресторан, в котором он вечерами ел удивительно вкусные бараньи ребрышки. Рай. Но самое главное — та рыба, которую он обнял прямо в воде, на глубине десять с лишним метров. Глупость, мальчишество, но именно это воспоминание грело его больше всего.