Михаил Ахманов - Океаны Айдена

Вдоль побережья здесь тянулись невысокие базальтовые утесы, выглядевшие, однако, неприступными — их склоны были почти отвесными и покрытыми осыпями. Ниже по течению в этой скалистой стене зиял пролом, перегороженный бревенчатым частоколом, дальше — узкая полоска пляжа, заваленная валунами, следами камнепада. От этого неприветливого берега отчалили еще десять больших пирог — с гребцами, лучниками, рулевыми и предводителем, тоже носившим убор из перьев. Теперь лодки пересекали пролив под острым углом, и не было сомнений, что через четверть часа их носовые тараны уткнутся в правый борт «Катрейи».

Чертыхнувшись, Одинцов бросился вниз по трапу, потом — в каюту и вынес на палубу диван. Фальшборт судна прикрывал его только до пояса, эта защита казалась слишком ненадежной в сравнении с могучим туловом деревянного дракона. Он протащил диван на самый нос, так как пространство между фок-мачтой и гротом занимал его флаер, и повалил на бок. Диван был плотно набит волосом, и понизу шла двухдюймовая доска. К сожалению, в нем не было амбразур.

Засунув его правый край между флаером и фальшбортом, Одинцов бросился на корму за стрелами. Пробегая мимо кабины, он невольно метнул взгляд на монитор автопилота — яркая точка, отмечавшая их местоположение, горела на границе экрана и на палец выше экватора. Дьявольщина! Если эти южане все-таки намерены встретиться с ним, то сейчас самый подходящий момент!

Ободряюще помахав Найле рукой, он застыл на баке, разглядывая вторую флотилию. Лодки были уже посередине пролива, прямо перед бушпритом «Катрейи», в полукилометре от нее. Рулевые и гребцы не пытались развернуть их и направить к каравелле, хотя в этом рукаве Зеленого Потока скорость течения составляла всего узлов пятнадцать, весла не могли превозмочь силу быстрых струй. Опустив лопасти в воду, откинувшись назад и упираясь ногами в днища, гребцы тормозили изо всех сил. Над ними стояли лучники, внимательно наблюдая за приближавшимся судном. Предводитель, рослый детина с размалеванной физиономией, что-то кричал, размахивая медным клинком, — вероятно, пытался выстроить свою флотилию перед боем.

Одинцов вздохнул и погладил рукой ковровую обивку дивана. Это ложе верно служило любви: немало дней они с Найлой уминали его в согласном ритме охваченных любовной страстью тел. Что ж, теперь оно послужит ему в бою — в том бою, где хриплые крики умирающих так не похожи на стоны экстаза, слетавшие с ее искусанных губ. Он снова вздохнул, прикинул расстояние и пустил первую стрелу.

Следующие полчаса прошли в кровавом кошмаре. Одинцов стрелял и стрелял, а когда нападавшие полезли на «Катрейю» — сразу с двух бортов, — рубил клинком и челем. Лишь на мгновение он снова вспомнил о Найле, когда услышал ее придушенный вскрик. Потом он снова рубил, и палуба каравеллы из благородного дерева тум стала скользкой от крови. Он споткнулся о рухнувшее под ноги тело, ощутил страшный удар по затылку и потерял сознание.

В Москве им были недовольны. Шахов это точно знал — приятели позванивали из столицы, делились новостями и намекали, что его отчеты — все, кроме последнего — энтузиазма не вызывают. Плохо, очень плохо! С одной стороны, Проект не имел оборонного значения, осуществлялся на средства заокеанских партнеров и, с точки зрения ГРУ и Генштаба, казался такой же чушью, как ловля душ в астральных сферах. Но с другой — он был едва ли не единственным звеном военного контакта с американцами и в политическом смысле что-то значил. Не так много, как сотрудничество в космосе, зато без денежных вложений и попыток сохранить свои секреты. Все же строительство заатмосферных станций и космических кораблей было связано с закрытыми технологиями, а баргузинский Проект относился к области чистой науки и финансировался Фондом МТИ. Средства отпускали щедро, и Баргузин был лакомым куском для чиновников Минобороны — особенно для тех, кому уже светила пенсия. Например, для генерал-майора Иваницкого или для Дубова, Снисаренко и прочих столичных акул.

Нужны результаты! Более полные данные, чем доставил Ртищев. Двери в иной мир приоткрылись на мгновение, и щелка была слишком узкой, не позволявшей разглядеть подробности. Что там, рай или ад? Сады Эдема или преисподняя?.. Шахов склонялся к первому варианту. Разумеется, кое-что в рассказе Ртищева было сомнительным, даже внушающим опасения, но их перевешивал неоспоримый факт: Одинцов прижился в Зазеркалье и не хотел возвращаться. Это означало, что там не страшней, чем в Анголе, Афгане или Вьетнаме, может быть, лучше, чем в России, что трепыхалась в бурях частного предпринимательства и демократических свобод. Во всяком случае, Одинцов не требовал перечисления пенсии, а желал совсем другого: чтобы его оставили в покое.