Михаил Ахманов - Путь на юг

В следующий миг он перепрыгнул через костер, слегка опалив волосы на ногах, и всей тяжестью обрушился на смуглолицего здоровяка. Тело ксамита смягчило удар о землю; придавив врага коленом, Одинцов резко пригнул его голову к груди, услышал треск позвонков и полоснул, для верности, кинжалом. Первый, отметил он, поднимаясь и засовывая нож в сапог. В его правой руке уже был зажат дротик, острие которого через секунду на ладонь вошло в бок второго лазутчика.

Второй, хладнокровно отсчитал Одинцов, наклонившись за новым метательным снарядом, но тут же отдернул руку. Похоже, он ошибся, подарив противникам дротик, куда более опасный, чем их короткие ятаганы! Оставив дротики в покое, он поднял чель и с нарочитой неуклюжестью выставил его перед собой. Чем позже ксамиты поймут, на что способно в его руках это оружие, тем лучше.

Четверо лазутчиков уже огибали костер. Ни гнева, ни страха не отразилось на их лицах при неожиданной атаке пленника; застывшие бронзовые маски, холодные глаза, твердо сжатые губы… Да, это были опасные бойцы! Три неподвижных тела лежали на земле, словно напоминание о жестоком уроке, но они не боялись айденского пса! К тому же их оставалось еще четверо…

Они разошлись в стороны, окружая Одинцова. Женщина встала за костром, шагах в десяти от огня; в ее руках был дротик, и Одинцов не сомневался, что с такого расстояния она не промахнется даже в мелкую монету. Мужчины, обнажив изогнутые мечи, приближались к нему; по-видимому, ксамиты не собирались оставлять в живых такого несговорчивого пленника. С левой стороны подступал тощий, справа – бородатый, губы которого время от времени кривила злобная усмешка. Последний воин, крепкий и довольно рослый, по плечо Одинцову, шел в лобовую атаку. У этого, кроме меча, был метательный нож, и сейчас он покачивал клинок в правой руке. Судя по ухваткам, этот парень умел кидать ножи.

Одинцов отшвырнул ногой в костер груду дротиков. Затрещали сухие древки, охваченные пламенем, огонь взметнулся метра на полтора, от кожаных ремешков, намотанных на рукояти, повалили клубы вонючего дыма. На какое-то время – секунд на двадцать-тридцать – он обезопасил свой тыл.

В следующий миг он рухнул на землю, спасаясь от ножа – тот просвистел над самым его плечом. Когда Одинцов поднялся, рослый ксамит был уже в трех шагах; остальные атакующие набегали с обеих сторон, потрясая клинками. Отступив от костра, Одинцов ударил снизу, резко и неожиданно, концом рукояти по колену рослого. Тот споткнулся и клюнул носом, подставляя незащищенную шею; тяжелый хайритский клинок перерубил ее почти напополам. И в следующий миг лезвие челя, словно удлинившаяся по волшебству смертоносная рука, стрельнуло вправо, в горло бородатому. Одинцов прыгнул, чтобы не попасть под клонившееся к земле тело, и чуть не угодил в огонь.

Чертыхнувшись, он выбросил свое оружие на всю длину широким веерным замахом. Третий из нападавших, словно почувствовав неладное, отпрянул в сторону, прикрываясь клинком. Чель, однако, имел чудовищную зону поражения – до трех метров, считая с длиной руки Одинцова, – так что тощему ксамиту ускользнуть не удалось. Стальное острие на излете перечеркнуло его живот кровавой полосой, и воин, хватая воздух широко раскрытым ртом, навзничь рухнул в траву. Плохая рана, подумал Одинцов и милосердным ударом добил последнего противника.

Нет, не последнего! По ту сторону костра застыла тонкая фигурка с дротиком в одной руке и мечом в другой. Что успела заметить Р’гади за ту минуту, пока шла стремительная схватка? Блеск клинков? Смутные тени, метавшиеся за ослепительными языками пламени? Теперь костер пригас, открыв ее взгляду мертвые тела соплеменников и могучую фигуру победителя со странным оружием в руках.

Он убил всех… Всех троих! Какая магия, какое злое колдовство помогало ему? Да, он сильный, быстрый… Но в степные разведчики выбирают лучших бойцов эдората! Т’роллон бросал ножи без промаха… бородатый М’тар был мастером клинка… а З’диги двигался быстрее молнии… Айденский пес убил их… И еще К’хида, опытнейшего борца, силача П’ратама и молчаливого метателя дротиков К’ролата. Кого же они изловили в ночной степи себе на горе? Может, дьюва, злого духа, чьи силы неизмеримо превосходят человеческие? Недаром он сумел высвободиться из пут…

Одинцов перепрыгнул через костер, что положило конец раздумьям Р’гади. Ему не хотелось убивать эту женщину, вернее, молодую девушку; вряд ли она встретила двадцатую весну. И она действительно была красива! Очень красива! Ее смуглое лицо и тело источали влекущую и таинственную прелесть женщин Востока, к которым Одинцов всегда был неравнодушен. Он видел таких в Иране и Ираке… Пожалуй, решил он, эта девушка похожа на цыганку – и золотистым оттенком кожи, и стройной талией, и гордой осанкой, – но черты ее были тоньше, мягче, напоминая скорее женщин Персии или Аравии. Она не походила ни на Тростинку, ни на Зию и Лидор, что казалось Одинцову особенно привлекательным. Лишить ее жизни? Что за кощунственная мысль!