Олег Николаевич Верещагин Клятва разведчика

Ню‑ню.

Я швырнул его через себя с упором в живот и, сев сверху, коротко и резко стукнул в верхнюю губу сгибом пальца. Из глаз Лёшки потоком полились слёзы. Я встал, положил возле него карабин и поднял свой ЭмПи.

– Погоди… Борис, так тебя?

Я оглянулся и увидел молодого лопоухого офицера – именно офицера, хотя в знаках различия я не разбирался – кубики‑ромбики… Я его видел и раньше, но как‑то не обращал внимания. Он кивнул мне:

– Ну‑ка?

В его руке появился нож – разведчицкий, с воронёным лезвием. Начавшие было расходиться зрители заинтересованно притихли и остались стоять. Я положил в траву оружие и пригнулся. Офицер скользнул вперёд, но я не дал ему закончить броска – ударом ноги в колено заставил его потерять равновесие, перехватил руку и, вывернув её с нажатием на локоть снаружи, вырвал нож, а потом дал противнику упасть.

– О‑о‑о‑о… – пронеслось по толпе. Офицер встал, как ни в чём не бывало и спросил:

– Самбо? – я кивнул, протягивая ему нож. – А боксом занимался?

– Немного.

– Служишь у меня, – коротко сказал он. – Лейтенант Горелый, Виктор Викторович, командир отделения разведки.

– Я только с Сашкой и Женькой, – тихо сказал я. Офицер склонил голову к плечу, отчего стал похож на задумчивого Чебурашку:

– Я ведь и приказать могу.

– Я понимаю…

– Ладно, – он хлопнул меня по плечу. – Вместе так вместе. У меня всё равно людей не хватает. Я и ещё двое… Пошли устраиваться, вон наша землянка…

… ‑ Я, сын великого советского народа, по зову нашего народа и партии, добровольно вступая в ряды партизан Ленинградской области, даю перед лицом своей Отчизны, перед трудящимися героического города Ленина свою священную клятву партизана. Я клянусь до последнего дыхания быть верным своей родине, не выпускать из своих рук оружия, пока последний фашистский захватчик не будет уничтожен на земле моих дедов и отцов. Мой девиз – найти врага, убить его! Стать охотником‑партизаном по истреблению фашистского зверья. Я клянусь свято хранить в своём сердце революционные и боевые традиции ленинградцев и быть всегда храбрым и дисциплинированным партизаном. Никогда, ни при каких обстоятельствах, не выходить из боя без приказа командира. Презирая опасность и смерть, клянусь всеми силами, всем своим умением и помыслами беззаветно и мужественно помогать Красной Армии освободить город Ленина от вражеской блокады, очистить все города и сёла Ленинградской области от немецких захватчиков. За сожжённые города и сёла, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно. Кровь за кровь, смерть за смерть! Я клянусь неутомимо объединять в партизанские отряды в тылу врага всех честных советских людей от мала до велика, чтобы без устали бить фашистских гадов всем, чем смогут бить руки патриотов: автоматом и винтовкой, гранатами и топором, косой и ломом, колом и камнем. Я клянусь, что умру в жестоком бою, но не отдам тебя, родной Ленинград, на поругание фашизму! Если же по своему малодушию, трусости или по злому умыслу я нарушу эту клятву и предам интересы трудящихся города Ленина и моей Отчизны, да будет тогда возмездием за это всеобщая ненависть и презрение народа, проклятие моих родных и позорная смерть от руки товарищей…

– Клянусь.

– Клянусь.

– Клянусь, – повторил и я, после чего вывел в указанной графе имя, отчество, фамилию и роспись.

Слова присяги, зачитанной Виктором, были торжественными, хотя и многословно‑пышными на мой взгляд. Но происходило всё офигенно буднично. Не было ни торжественного построения, ни всеобщего внимания – такой междусобойчик возле землянки. Правда, командование всё‑таки присутствовало, и Мефодий Алексеевич – по‑прежнему в лаптях, как и утром – пожал нам руки со словами:

– Ну вот, это, и хорошо, что ещё‑то? Клятва‑то она это – что, вроде печати на документ там это. Человек он и без документа это – человек. А документ это так – для порядку.

Поразмыслив, я решил, что слова эти были прямо‑таки мудрыми. Но обыденность происходящего была убийственной! Два часа назад неясным оставалось, что с нами дальше станется, а тут, когда мы расходились после присяги, какой‑то мужик спросил у меня махорки и огорчился, узнав, что я не курю, а другой – моложе и гладко выбритый – поинтересовался, не из Пскова ли я, а потом пригласил вечером пить чай – «настоящий, трофейный, всего щепотка‑то и осталась!»…