Макс Острогин - Бог калибра 58

Петр продолжал вертеть карабин, бормотать и восхищаться:

— Брандтрубки расточены, ну это понятно, под современные капсюли, старых не найти… Ствол тоже, резов почти не видно. Дробью можно стрелять… Бьешь пулями или шарами?

— Пулями, — я похлопал по воротнику.

Петр прищелкнул языком. Я сорвал пулю, протянул ему.

— Пятьдесят восьмой! — Петр подкинул пулю на ладони. — Мама… Слона остановит!

— Зачем по слону стрелять? Он хороший ведь…

— Ну да, хороший…

Петр еще раз понюхал.

— Пироксилин… — зажмурился он. — С какой-то примесью… Как руки-то еще не оторвало? Ну да, это же… Он еще двести лет переживет…

— Может, и переживет.

— Такого сейчас не найти, — он бережно положил карабин на верстак. — Прекрасная машина, оружие богов. Поменяемся? Вот можешь все, что хочешь, здесь взять! Вон смотри, «Грендель»! Настоящий!

Петр сорвал со стены и сунул мне в руки тяжелый черный автомат угрожающего вида.

— Смерть — не пушка! С замедлителем, все, как полагается. Калибр увеличенный, отдачи почти нет, компактный…

Петр еще долго рассказывал про этот «Грендель», хорошее оружие. Но я отказался. Вернул автомат на подставку. Попросил приклад на карабине сменить, если можно. Чтобы по весу совпадало, но прочность повышенная. И чтобы тайничок сохранился — последнее желание.

— Тогда поликарбон! — просиял Петр. — Это наш выбор.

— Хорошо… И пуль бы еще.

— Сколько хочешь!

Петр оказался настоящим мастером, я таких никогда не встречал, даже вполовину таких. Он не пользовался пулелейкой, у него был станок, какой-то сверхточный.

Через час у меня имелся прекрасный набор из пуль разного предназначения. Мягкие пули, пули со стальным сердечником, пули с сердечником из этого самого обедненного урана и картечь из этого самого урана.

Даже зажигательные пули у меня теперь тоже имелись. Пули были раскрашены в каждый цвет по принадлежности и запаяны в особые пленочные кишки, их можно было обматывать вокруг шеи и скусывать по мере надобности.

Петр подогнал по руке пистолет. Тоже безгильзовый, заряжающийся одноразовыми пластиковыми магазинами по двадцать пять зарядов в каждом. Магазины были легкие и удобно крепились на патронташи, застегиваемые вокруг пояса. Для ближнего боя пистолета лучше нет, пояснил Петр. Пока ты свой аркебуз перезаряжаешь, из пистолета можно по сотне зарядов выпустить.

Я промолчал. Человек должен полагаться на себя, а не на свое оружие. Человек сам оружие… Кажется, так.

Топор. Еще переделал топор. Взвесили его — отдельно топорище, отдельно рукоятку — и сделали все заново. Из какого-то хитрого сплава, самозатачивающегося на лезвии, достаточно мягкого на обухе. Рукоятку из крепкой оранжевой пластмассы. Получился точно такой же топор, только лучше и острее. Даже два топора себе сделал. Одинаковых.

И лопату. Лопату. У меня была обычная, железная, чуть погнутая уже и с многочисленными заедами от камней и подземной арматуры. Петр выточил мне лопату из своего любимого титана. Лопата получилась загляденье просто.

Шлем еще. Пожалуй, самой полезной вещью во всем этом был шлем. Действительно легкий. Мой по сравнению с ним тяжелый, если носить целый день, то ночью шея затекает и болит, да и голова болит, этот наоборот. Композитные материалы, выдерживает попадание, и все такое.

Ботинки перешили, подошву какую-то новую сделали, пружинную, гораздо легче бегать, и износоустойчивость повышенная. Да, еще Папу переделали, вернее, не самого Папу — как его переделаешь, а переделали ему вместилище.

Вообще, я еще не доставал Папу из клетки… Ни разу не доставал. Так Папа там и рос, распространяясь себе помаленечку, матерел, иногда, в сытые времена, я подумывал — может, стоит ему немножечко расширить жизненные пространства? Но руки не дошли, много других дел стало. А сейчас вот Петр и сказал. Сказал, что можно облегчить мою ношу.

Заменили клетку. Позвали Доктора, человека в белом халате, и Доктор сделал Папе усыпительный укол за ухо.

Папа растекся по клетке лохматым студнем, испустил вздох, и оружейник Петр, надев из предосторожности железные перчатки, взрезал клетку в двух местах и вывалил Папу на широкий поднос.

В таком виде я видел Папу еще котенком, когда он был мал и мог уместиться в кулаке, только голова любопытная торчала. С тех пор Папа значительно разбогател телом и прирос шерстью, вне клетки он сохранил свои прямоугольные пропорции, лежал на спине, отвернув мускулистую лапу и отверзнув пасть.