Олег Верещагин: Я иду искать. История первая

Немой пожалел, что уже давно не верит ни в каких богов. Иначе он непременно помолился бы. Трудно верить в богов, живя здесь. Впрочем, Христос принимает всех. И утешение дарует всем. А в обмен забирает одно только — желание бороться ЗДЕСЬ, на этой земле, в этой жизни.

Недаром эту веру так поощряют данваны.

Когда Немой добрался до полуподвала, на дверью которого висела доска с изображением факела и надписью глаголицей: «Ночной огонёк», то уже совсем стемнело. Он пригнулся и вошёл внутрь по ступенькам, заросшим в углах у стены мохом.

«Ночной огонёк» больше напоминал берлогу ведьмака, а то и что почище. Но сейчас тут не было обычного люда — беглых рабов, разных перехожих из леса, нищеты с окраин... Для всей этой публики было ещё слишком рано.

Хозяин смерил клиента скучающим взглядом, но всё же придал своему разбойничьему лицу максимально приветливое выражение — даже вышел из-за грязного прилавка, на котором удобно отдыхало его брюхо.

— На площади был, — вместо приветствия сказал Немой.

— На той, где четыре трона стоят? — спросил хозяин. — Знаем, видели... Сидеть на тех тронах колко, да только тех, кто на них садится, народ по-выше Капитана ставит. Жаль только, что сойти с тех тронов своими ногами никому не пришлось...

— А ты, Чреватый, не меняешься, — тихо бросил Немой. Лицо хозяина осталось прежним, лишь чуточку сузились зеленоватые глаза, и через секунду он так же негромко спросил:

— Немой? Зато ты поменялся, не узнать... Так это тебя ждут? — Немой наклонил голову. — Тогда пошли, чего стоять-то?

Он неожиданно быстро заспешил за стойку, нырнул, отодвинув серый занавес из некрашеного льна, в низкую дверь. Немой, быстро оглянувшись, скользнул за ним, почти упершись в спину корчмаря — тихо пыхтя, тот с натугой отводил в сторону рожок масляного светильника, вделанный в стену короткого коридорчика. Послышался тихий лязг — и небольшой квадрат стены ушёл в темноту, открыв лаз, в который Немой ловко и без промедления юркнул, ухитрившись не звякнуть, не лязгнуть и не зацепиться ничем из своей амуниции. Он услышал, как корчмарь за спиной отпустил рожок — и стало темно.

Несколько секунд он стоял неподвижно, полный неприятного ощущения, что его — слепого — внимательно разглядывают из темноты. Потом негромкий девичий голос произнёс:

— Он, всё в порядке, — и зажёгся свет газового рожка.

В колеблющемся, призрачном свете Немой увидел двух человек, одетых, как горожане — в сероватые просторные рубахи, синие штаны и короткие сапоги с завязками. Девушка лет восемнадцати с переброшенной на грудь великолепной косой держала в правой — уже опущенной, впрочем — руке пистолет, у кряжистого густобородого мужика был наготове самострел. Правда, он тут же опустил своё оружие, в спутанной бороде блеснули крепкие зубы — улыбка.

— Здорово, друг!

Помня об искреннем убеждении Ломка, что объятие без хруста в рёбрах не считается, Немой успел подать руку. Ломок немедленно обиделся:

— Что ты мне руки тычешь? Или я не верю тебе, не вижу, что зла в ладони не держишь?! Обидеть не хочешь — так давай обнимемся, да поцелуемся, как заведено...

— Погоди, дядя Ломок, — остановила его девушка, и Немой вдруг понял с изумлением, что это Зоринка. Боги, как переменилась-то за три года! Так выходит, не восемнадцать ей, а шестнадцатый... — Дядя Немой, знаешь, зачем вызывали?

— Догадываюсь, — неохотно ответил Немой. — Ведите давайте.

Запалив от рожка факел, Зоринка пошла впереди. Ломок тащился следом, всё бубнил что-то обиженно. Выложенный камнем коридор уводил вниз с еле заметным наклоном.

— Каких людей казнили на площади? — на ходу спросил Немой. Зоринка передёрнула плечами под грубой рубахой:

— Не наши, — тихо сказала она. — Стреляли в Капитана. Из самострелов.

Глупые...

Немой стиснул зубы. Да, глупые. Он вспомнил, как отлетали от ненавистной брони тяжёлые стрелы отца... и как данван подошёл почти вплотную и выстрелил.

И он, рождённый в славянской семье, в лесной вёске, превратился в хобайна. По крайней мере, так ОНИ думали, не подозревая, что по какому-то странному капризу природы он ЗАПОМНИЛ...

Да, запомнил, хотя больше не помнил ничего из своей прошлой жизни.

Немой стиснул зубы ещё сильней и встряхнул головой, выбивая навалившиеся воспоминания. Нет, об этом сейчас нельзя думать.

А в следующий миг стало не до воспоминаний — Немой услышал, как впереди надтреснутый голос повторяет:

— Трук, трук, йа хнесто, йа хнесто... Трук, трук, отфеть хнесто...