Андрей Ерпылев - Кровь и честь

Перед Раушенбахом одна за другой улеглись на зеленое, словно у карточного стола, сукно восемь аккуратных, перехваченных крест-накрест бумажными бандерольками, пачек.

— Можете не пересчитывать.

— А вот тут не вам меня учить, молодой человек, — огрызнулся банкир, нервно разорвал одну из бумажных полосок и молниеносно, как карточную колоду, пролистнул веер пятисотрублевок — только портреты Петра Великого промелькнули.

Поручик просто залюбовался мастерством, оказавшим бы честь любому иллюзионисту-престидижитатору. Но выступление длилось недолго — на пересчитывание купюр у Михаила Семеновича ушли считанные минуты.

— У вас все? — смахнул он деньги в ящик стола и поднял глаза на посетителя — приветливость его испарилась вместе с деньгами. — Если так, то не смею вас задерживать.

— Расписочку позвольте, — толкнул к нему несколько листов чистой бумаги Саша, покоробленный резкой сменой тона. — Я, такой-то и такой-то, получив от такого-то сумму в таком-то размере, не имею к покойному князю Вельяминову Д. А., равно как к его наследникам, никаких финансовых претензий…

— Да знаю, знаю! — Барон быстро набросал несколько строк и снова тронул кнопку вызова. — Афиноген? Быстро нотариуса ко мне!.. Придется подождать, — елейно улыбнулся он, снова становясь радушным хозяином. — Может быть, все же рюмочку коньяка?

— Благодарю, — буркнул поручик. — Кстати, наши дела еще не закончены.

— Да-а? И что же еще? Неужели опять «браунинг»?

— Нет. Помнится, вам задолжал еще один из моих добрых знакомых.

— Кто же? — сыграл непонимание барон. — Среди должников моего банка… Банка, акционером которого я являюсь, естественно… Так вот, он — кредитор множества гвардейских офицеров. В том числе и улан. Конкретнее, пожалуйста, ваше сиятельство. За кого еще вы желаете рассчитаться?

— Нет, ваш должник не из гвардейцев. Вам должен отец Насти. Анастасии Александровны Головниной, — поправился офицер.

— Насти?.. — Раушенбах отвел глаза. — Так я и знал. Все-таки любовь. Неразделенная, — ядовито улыбнулся он. — Но вас ведь сейчас это должно мало волновать, не правда ли?

— И все равно. Господин Головнин должен вам, сударь, деньги. Сколько?

— Триста пятьдесят тысяч, — улыбаясь неизвестно чему, ответил банкир. — Копеечка в копеечку. Желаете заплатить и эту сумму? Право, я велю написать слово «благородство» на своем гербе!

— Вы этого девиза недостойны. Напишите лучше «алчность».

— Ну, хорошо, хорошо, — покладисто согласился барон. — Напишем «готовность к взаимовыручке». Так я прав?

— Правы.

Александр открыл чемоданчик и выгрузил еще семь пачек. Брови Раушенбаха с появлением каждой поднимались все выше и выше. Но придвигать их к себе он не спешил, почему-то колебался, и это было написано у него на лице.

— Документы, пожалуйста.

— Понимаете, Александр Павлович… — Барон задумчиво почесал кончик носа. — Расписки Головнина хранятся в банке. Сегодня суббота, банк уже закрыт… Давайте, я пришлю все бумаги в понедельник, с курьерской почтой. Или зайдите за ними в банк сами. А расписку я вам напишу уже сейчас. Да-да, я помню: я, такой-то и такой-то, получив от такого-то сумму в таком-то размере, не имею… И все такое. Сейчас подойдет нотариус — он обе бумаги и заверит. Ну, как?

— Думаю, можно… — Александру самому претили эти бумажные вопросы. — Только бумаги отошлите не ко мне — зачем мне это? — а сразу Головниным.

— Подарок? — кривая ухмылка обнажила сахарно-белый клык.

«Как у волка, — подумал офицер неприязненно. — Нет, не волка — пса. Наглого дворового шелудивого пса…»

— Да, подарок, — с вызовом ответил он.

— Похвально, похвально… Кстати, — спохватился банкир. — Поскольку вы вносите сумму наличными, я сделаю вам скидку. Семь процентов вам хватит? Скажем, пятьдесят тысяч.

— Оставьте их себе.

— Ну уж нет! Благородство не только ваша — столбовых дворян — привилегия. Нам, мелкой сошке, оно тоже не чуждо. И я вам это докажу, граф! Получите! — одна из нераспечатанных пачек шлепнулась перед поручиком. — И распишитесь, кстати!

Если бы барон не потребовал расписки, Александр бы ни за что не взял деньги назад. Но простейшая бюрократическая процедура словно сломала какой-то предохранитель.

«И куда ты сунешься, такой хороший, без гроша за душой? — явственно услышал он чей-то знакомый голос. — Ты ведь решил уйти со службы. А сто тысяч — пятьдесят этих и пятьдесят, оставшихся от продажи перстня, — приличные деньги на первое время. Кому-то этой суммы хватает на всю жизнь… Тем более — они все твои. Все восемьсот тысяч. Эти пятьдесят — в любом случае. Твое благородство удовлетворено полностью. Не на паперть же идти из-за него?..»