Дмитрий Могилевцев - Волчий закон, или Возвращение Андрея Круза

На горизонте, иззубленном крышами и башенками, испятнанном древесными кронами, расплылось мясистое, подтекающее, карнавальное солнце. Когда яркое пятно провалилось за частокол домов, над площадью пронеслось: «А-а-а-а». Будто выдохнули в унисон сотни глоток.

Над головой рассыпались звезды, желто-багровые, мутные.

— Люди света! Солнце ушло — но солнце вернется! — запел кто-то рядом голосом звонким и странным, как если бы ожила стеклянная птица. — Солнце с нами, наше вечное солнце! Солнце в нашей груди, наш свет! Люди, радуетесь ли вы?

И снова это: «А-а-а-а».

— Нам не страшна тьма! Свет ограждает нас! Радуйтесь, люди!

И тут покатился глухой рокот, и с галереи, с окрестных крыш, из окон ударили столбы света — пронзительно белого, невыносимого, слепящего. Залили все, проткнули небо, скрестившись в купол, свод света, отстранивший ночь. «А-а-а-а» превратилось из выдоха в рев, самозабвенный, истерический рев, заплескавшийся между стен, вскипевший, вздымающийся, обваливающийся. В него вплелась — или была уже — дикая, неровная, рваная музыка из лязга, криков, вытья. Люди падали, катались, корчились, вопили, ползли друг на друга, катались, сцепившись. И летел над площадью голос — бессвязный, рваный, фонтан недослов, оборванных, западающих в самую душу. Люди в белом наклонились над площадью, схватившись за поручень, и кричали.

Рядом забулькало. Круз оглянулся — Дан дергался, склонившись за балюстраду. Его тошнило.

В эту ночь за дверью снова кого-то били, кто-то плакал и взвизгивал, на улице выли и заходились диким, режущим визгом. В эту ночь не было Леночки, а были Хук с Даном. Дан кашлял и глухо покряхтывал, ворочаясь с боку на бок. Хук взрыкивал, шевелил в темноте огромной башкой.

Утром никто не пришел будить, и пришлось ждать до десяти утра, пока откроют и выпустят. От завтрака Круз с Даном единодушно отказались, и Павловский, улыбаясь, на давешнем джипе вывез их за город, к месту ярмарки. И показан танк, старую «шестьдесятчетверку», стоящую напротив БМП, дюжину серолицых с автоматами на изготовку и Захара, высунувшегося из люка и бешено матерящегося.

— Андрей Павлович, херр Дан, — у нас тут, в некотором роде, эмпассэ, — сообщил Павловский, улыбаясь. — Мы собрали для вас эскорт, но один из ваших людей ранил двоих наших. Довольно-таки серьезно. И теперь должна быть справедливость. Кровопролитие на ярмарке — тяжкое преступление.

— Они Пеструна подбили, мать его за ногу! Совсем бы убили! — проорал Захар из-за люка.

— Справедливость должна быть, — согласился Дан. — Справедливость — это свет. Она — превыше всего, А с чего все, собственно, началось?

Павловский нахмурился.

— Как я понимаю, ваши волки напали на людей.

— Это шибздики ваши на моих собак напали! — проорал Захар. — Мои собачки — смирные, никого не тронут! А они Пеструна — прикладом по морде!

— Собачки? — поразился Круз.

— Думаю, можно учинить разбирательство. — Дан усмехнулся. — Ведь вы облечены правом судить, если я не ошибаюсь? Вы один из столпов закона в этом чудесном городе. А мне доверяют судить нашу маленькую группу. Думаю, правда здесь близко. Правда — это жизнь, не так ли? Начнем?

Серые, стоявшие рядом, переглянулись. А Павловский вдруг побледнел. И во взгляде его, всегда таком спокойном и ровном, засветилась ненависть.

— Я так понимаю, вы согласны? — спросил Дан, улыбаясь. — Тогда прошу вас, вызовите пострадавших.

— Они в больнице, — выговорил оказавшийся рядом серолицый юнец, одетый необычно — не в лохмотья, а в чистую пятнистую униформу, с ремнями, карманами, подсумками и гранатами в два ряда.

— Куда им в больницу! Я им морды почесал, и все! — проорал Захар, плюясь. — Мудаки херовы! С пушками, ети их! Я мать их без пушки имел в три полы! Они Пеструна покалечили!

— Молчать! — рявкнул Круз.

— Лейтенант, если я правильно понимаю ситуацию, ваши люди покалечили нашу собаку, после чего хозяин собаки поцарапал им лица. Один против двоих, вооруженных огнестрельным оружием?

— Ваши люди привели волков, а не собак, — сказал Павловский угрюмо. — Нам известно, что племя, к которому принадлежит ваш человек, разводит волков. Волк — опасен. Человек вправе ударить, если ему угрожают.

— Волки, разводимые человеком и слушающиеся его, — как они называются? — спросил Дан, улыбаясь.

Круз смотрел, стараясь понять. Происходило что-то простое и понятное и Дану, и страшному старцу Павловскому, и даже серолицым, застывшим вокруг. Но не ему. Зачем этот спектакль? Зачем разводить бучу из-за зряшного дела? Никого не убили, не покалечили даже.