Алексей Доронин: Утро новой эры(Черный день 3)

Это в XVIII веке можно было пушками и ружьями держать голозадых дикарей в узде. Надо быть наивным, чтобы верить, будто подобное возможно в эпоху, когда взрывчатка и автоматы уравняли шансы колонизаторов и туземцев, а массовый героизм последних свел на нет любые достижения высоких технологий. Запад не смог переварить Ирак, Афганистан... уже первые дни операции в Иране показали, что потери растут по экспоненте. Неужели с таким опытом они решились бы сунуться в страшную дикую Россию, да еще так грубо?

А может, подумал Богданов, имело место "трагическое недоразумение"? Ошибочный пуск. Техническая неисправность. Птицы над радиолокационной станцией. Человеческий фактор. Вроде и Карибский, и все прочие эскалации напряжения в годы холодной войны не были запланированными провокациями. Просто, что называется, слово за слово, и понеслось. Может, и теперь так? И не было никакого заговора сионских мудрецов?

"Где ж вы, сволочи? Почему не прилетаете?"

Если в первые дни Богданов еще верил в возможность наземной операции, то теперь отбросил эти мысли как бред. Даже если у них по другую сторону океана что-нибудь сохранилось, никакой десант был бы невозможен в таких метеоусловиях. Да и зачем? Добивать тут было некого.

Он отогнал ненужные мысли. Нет, расслабляться нельзя. Тем более что он не просто отдыхает, а еще и выполняет обязанности штурмана. А при случае - и стрелка. Люк в крыше "Полярного лиса" явно был предусмотрен не для этого, но стрелять из РПК, поставленного на сошки, из него было удобно.

Теперь по снегу, покрывшему все и вся и регулярно валившему, несмотря на морозы, могли проехать только машины с высокой проходимостью вроде "шишиги", да и то с цепями на колесах. Но для разведки и молниеносных вылазок они гораздо чаще пользовались снегоходами. В их прицепы на полозьях вмещалось до трехсот килограмм полезного груза, а больше обычно и не требовалось.

К этому времени Академгородок был прочесан вдоль и поперек, и Убежище вынуждено было высылать поисковые партии дальше на север. Однако район Правого берега, меньше пострадавший от взрывов, не представлял большого интереса. Слишком много людей тут выжило, и прежде чем рассеяться по деревням, они еще в первые дни хорошо подчистили тут все. На складах и в продуктовых магазинах поисковики привыкли встречать картины разгрома и побоища. Их встречали распахнутые настежь или взломанные ворота, а внутри - пустые ящики, разорванные коробки, горы битого стекла да иногда изувеченные, раздавленные трупы - жертвы битвы за "урожай".

Поэтому в этот раз разведгруппа отправилась на Левый берег, где не так давно бушевал радиоактивный ад, и среди развалин был шанс найти нетронутые залежи продуктов. Но радиация была не единственным из того, чего стоило бояться.

Они ехали сквозь ночь. Город был морем мрака, в котором редко вспыхивали огоньки, похожие на созвездия. По их конфигурации и интенсивности наметанный взгляд Богданова мог определить многое. Прежде всего, что перед ним: костер или фонарик, или, может быть, пожар.

Вот промелькнула россыпь огней слева, в районе улицы Терешковой. Там, Владимир знал, небольшая община горожан занимала два многоквартирных дома. Община и клан были двумя четко различимыми структурами нового мира. Будь Владимир социологом, он мог бы гордиться своими наблюдениями.

Общиной он про себя звал объединение соседей, родных или коллег, которые стараются жить почти по-старому. Обыкновенно почти безоружные, ведь когда другие рылись на руинах ближайшего отделения милиции, они прятались в подвалах. Они ведут полуголодное существование, потому что, когда самые ушлые растаскивали магазины, эти ждали спасателей, и, как результат, успевали к шапочному разбору.

Они почти не покидали своих жилищ. Было что-то жуткое в их молчаливом ожидании. От любой тени эти доходяги ждали подвоха, но даже сейчас, находясь на последнем издыхании, они смотрели на пришельцев не столько со страхом, сколько с голодной ненавистью. Богданов это видел. Они были опасны, может, даже опаснее самых отмороженных. Им было нечего терять. Они были приговорены к смерти по закону Дарвина, и осознание того, что срок жизни их самих, их жен и детей исчисляется неделями, делало их неадекватными. Как стадо оленей, способное растоптать волка, они могли пойти дуром на автоматы.

Иногда все же приходилось иметь с ними дело - выспросить дорогу, совершить небольшой бартер, а пару раз, в самые лютые морозы, даже остановиться на ночлег. Владимир не любил смотреть им в глаза. Это было зрелище, страшнее верениц раздувшихся трупов, качающихся на волнах вышедшего из берегов водохранилища. Лучше отвернуться и побыстрее уехать прочь. Хорошо еще, что они ни о чем не просили, будто давно ни на кого не надеялись.