Сергей Переслегин - Война на пороге (гильбертова пустыня)

— Андрюша, - мямлила мама, - я ничего не понимаю, Андрюша, девочка больна...

— На голову она, что ли, больна? — рявкнул отец. - Когда он приходил?

— Сегодня... и у него отчим...и неименитый..., — отчеканила Ася. — И он не работал в посольстве. Из Канады выгнали Кирилла, а ко мне приходил Игорь. Мне плевать на них обоих и на тебя, ясно? Я не собираюсь замуж... и ненавижу, помимо вас, еще пять трупаков, из-за которых здесь оказалась, но все они - не местные, так что советую запросить Интерпол. Я, между прочим, тебе говорила. Чем ты слушал, генерал? Ты привык раскрывать заговоры. Так помоги мне. Мне только 20 лет, и я не знаю, какие дела тянутся за этой компанией с середины прошлого века. Я напишу роман про вашу разведку и кухонные разборки. Бестселлер.

Только обеспечь мне охрану... Выйди, мама, мне надо поговорить с отцом! - Примерно так она и кричала. Мама вылетела пулей. Гурии потом было стыдно, зачем обидела зря...

Шею больно кольнуло, словно сейчас она лежала в корсете. Она проснулась и вспоминала сквозь сон продолжение прошлого мира.

Отец тогда присел на край кровати. И положил ей руку на одеяло. Андрей Сергеевич любил свою дочь, Гурия знала, что она напоминала по характеру его самого в юности.

— Что-то я запутался в твоих мужиках, дочка, - примирительно сказал он.

Малыш завозился и Гурия полезла через кровать в детскую нишу. «Весь в деда и в меня», — подумала Гурия. Ребенок кривил ротик и ждал; заплакать или засмеяться. Гурия засмеялась. «На отца ты похож, манипулятор. Скоро начнешь искать в компьютере следы великой космической лажи. Иди уже кормиться. Нет сегодня твоей няни».

Фотография на стене (3)

2004 год

Первый в августе похоронил мать и в сентябре отдал сына в подготовительную группу. Неожиданно для себя он превратил неудобную и далекую от центра квартирку матери в свой рабочий кабинет, отдушину, вотчину, чил-аут. Все близкие и понимающие уходили и оставляли его, Первого, с этим жить. Японцы плодили свое культурное влияние на город, страну, людей. Они устроили экспансию. Первый ненавидел японцев, но без Второго он, как пить дать, проиграет навязанную ему войну. Марина не смогла бы этого понять, она расстраивалась и за русских, и за японцев, он любил ее и многое не рассказывал. Сын болел и слушал его воспоминания о битвах, в которых папа словно бы участвовал и погиб, осталась тень. Мальчик болел и, повзрослев рано, как все болезненные дети не знал, куда ему в этой жизни идти, если папа ушел в далекую битву и там ему больно и плохо. А бабушка просто взяла и умерла. А Мальчику так нравилось приезжать к ней и рассматривать портреты и диковин-

Сцли* Ццлсмлм* £мн* П t+имм**.

ные вещички на стеллаже, как в музее. В этом мире все было так зыбко, только у мамы глаза оставались в пол-лица, как в его детстве, но в них уже нет веселых искр, а только забота. Вот море — это да. Море было больше, чем все вместе: мама, папа и учительница английского, и бабушка, и город. Группа подготовишек в пять с половиной лет Мальчику не понравилась. Узел галстука мешал и воротничок натер шею. Девочка, с которой он был посажен за один столик, который почему-то назвали партой, сказала ему снисходительно: «Подружимся, тихоня!» Он не был тихоней и не хотел дружить. «Посмотрим!» — сказал он как взрослый. Девчонка надулась. «Ты очень волнуешься за японцев, папа, — сказал как-то Первому его засыпающий Мальчик, - это неправильно, ты совсем не волнуешься за мою ногу».

Сходив к психоаналитику, Первый согласился с тем, что в нем бесповоротно поселились двое: настоящий безумец, который был всегда и боялся умереть от самурайской каши в душе, и Второй, друг, который хотел жить и, вот на тебе — умер. И уже довольно давно. Наследство Второго не кончалось. Марина безропотно сносила странные визиты этих невероятно красивых женщин его Друга, которые приходили ни за чем и оставляли устойчивое чувство, что радость, любовь, семья и работа ничего не стоят.

Это чувство ушло только на те полгода, когда они с Маринкой бросили все и вместе с мамой умотали на пять летних месяцев в Алушту, и Денискиной ноге стало легче, а Первый с легкостью прожил на частной квартирке окнами в сад, и работалось там как никогда. Он ездил в Москву всего пять раз, а в Питер — два. Немногие деньги зарабатывались сами собой. Марина устроилась в санаторий, а мама — в библиотеку. Это был сюр, последний подарок от «Русского мира», который неминуемо съедало заходящее солнце умирающего СНГ. Восходящее Солнце иного неба, вползая с добрыми намерениями и оставаясь во всех клеточках тела безысходностью движения в будущее, не позволило счастью продлиться долго. Чертова Япония! Они вернулись в Питер. И он стал работать много и уже не бывал более в отпусках.